Самые закрытые люди. От Ленина до Горбачева: Энциклопедия биографий

«С ЭТИМИ ЛЮДЬМИ МЕНЯ СВЯЗЫВАЛИ ТОЛЬКО ТРИ ДНЯ»

Анатолий Лукьянов в беседе с Андрей Карауловым . Беседа состоялась в ночь с 27 на 28 августа.

Переворот

Анатолий Лукьянов. — Вы понимаете, что находитесь в кабинете будущего заключенного?

Андрей Караулов. — Так не надо делать путча, Анатолий Иванович!

— Для вас встречаться с заключенным, это своего рода хобби, я знаю.

— Ну не совсем. Значит, дело движется к Нижнему Тагилу?

— Я не знаю, куда оно движется, но вы разговариваете со мной на следующий день после того, как Верховный Совет получил мое заявление об отставке. Я в нем прямо говорю, что все обвинения, которые сейчас выдвигаются (я с ними категорически не согласен), не дают мне возможности исполнять свои обязанности.

После таких обвинений трудно что-то доказывать. Трудно вообще быть услышанным. Я — человек достаточно опытный, я знаю, чем кончается такой общественный ажиотаж. Если он не будет сейчас же преодолен, я думаю, что участь моя предрешена. Но сдаваться я не собираюсь. Понимаете, я честный человек , и я не хочу уходить из этой жизни непонятым людьми, хотя и знаю наперед, что все будет страшно сложно...

Вчера на сессии Верховного Совета мы сидели рядом с писателем Даниилом Граниным, и он тихо спросил меня: «Зачем вы присутствуете на этом заседании, Анатолий Иванович, зачем вы слушаете все эти эпитеты... серый кардинал, преступник, Понтий Пилат и т.д.?

Он вспомнил, что Михаил Зощенко, который вот так выслушивал все, в конце концов от этого погиб. Я ответил: каждый честный человек должен уметь смотреть правде в глаза. Все три года моей работы здесь я слушал и старался понять депутатов. Это видели все, так и здесь, на моей последней сессии; — но я хочу сейчас честно сказать вам, что я делал все от меня зависящее, чтобы становление советского парламента проходило в интересах людей труда, в интересах нашего народа.

Я не в восторге от своих качеств спикера (хотя председатели парламентов Европы на недавней встрече в Швейцарии признали меня одним из самых сильных спикеров мира, способных вести и самые дурные заседания).

— Да, у вас все ловко получалось, ничего не скажешь.

А страсти вокруг меня начались — если вы помните — еще раньше, в декабре прошлого года, когда пресса будто по команде стала изображать меня человеком, который хочет на место Горбачева.

Я же (честно вам скажу) никогда не был карьеристом, по своей специальности (как профессиональный юрист) я могу работать только в парламенте. Что касается президента Горбачева, то с этим человеком меня связывают самые тесные отношения, я его люблю, я не могу ему изменить, хотя и знаю — будем откровенны — его слабости, его недостатки, знаю, насколько он раним...

Но ведь правда заключается и в том, что из тех людей, кто делал перестройку, я остался рядом с ним один, остальные ушли — кто влево, кто вправо... Газеты (и не только они) довольно часто представляли нас как людей, всегда стоявших спина к спине; в разных случаях (и крупных, и небольших) мне, честно скажу, приходилось выручать президента. И он Мне помогал, бесспорно.

Но сегодня, когда президент Горбачев говорил на сессии Верховного Совета, что у меня в этой ситуации был шкурный интерес — знаете, с критикой в свой адрес я могу согласиться, но шкурные интересы, малодушие... это не ко мне, хотя ситуация, конечно, была чрезвычайно трудной. Да, в той напряженнейшей обстановке многое, наверное, нужно было делать совсем по-другому, действовать решительнее, более резко, что ли, поэтому — да, с критикой я согласен.

В том числе — и со стороны президента. Только сейчас некоторые люди кричат, что я Понтий Пилат, а неделю назад они обращались ко мне с лестными эпитетами, в том числе и в начале путча. В общем... для многих депутатов никакой ясности... не было, отклики с мест шли самые противоречивые, и растерянность была большой.

Все обращались ко мне: что делать? Сотни звонков. Сотни запросов. И каждый мой неосторожный ответ мог обернуться кровью. А я всем говорил: действуйте, если у вас в регионе все в порядке — не надо никакого чрезвычайного положения, укрепляйте власть Советов, укрепляйте дисциплину, правопорядок...

Вам будет трудно поверить, но за два коротких дня я переговорил с 17 республиками, множеством обкомов и облисполкомов, причем, я вам скажу, есть и такие депутаты, которые уже 19 августа услышали от меня (не по телефону), что это — путч, это — страшная авантюра, которая будет стоить жизни и Союзу, и коммунистической партии. Я надеюсь, пройдет время и кто-то из депутатов вспомнит об этом. Скажут правду, если правда, конечно... еще дорога.

— Вы назовете их имена?

— Знаете, пока я жив, я хотел бы услышать это от них.

— Когда и как начался путч?

— Я был в отпуске, под Новгородом, на Валдае, и вечером 18-го, где-то в районе шести часов, раздались звонки от Павлова, который требовал, чтобы я срочно приехал в Москву, он уже послал за мной вертолет. Ехать, честно говоря, я не хотел, даже жене сказал: еду с тяжелым сердцем... Но раз требуют — надо.

— Ждали вас?

— Я должен был вылететь 19-го, так мы договорились с Михаилом Сергеевичем, для подписания договора. Но они сказали, что лететь надо немедленно, так, мол, диктуют обстоятельства и что самое главное — самолет уже вылетел.

—За Горбачевым?

— Было сказано так: вылетел в Крым; я-то считал, что прилетит Михаил Сергеевич. Ну вот, в 9 часов я появился здесь, в Кремле, зашел к себе в кабинет, потом поднялся к Павлову и у него застал заговорщиков...

— Всех?

— Нет, но значительную группу — Павлов, Янаев, Крючков, Язов. Для меня это вообще была новость, я сказал, что по данному вопросу ничего не знаю. Что они хотят? Пусть объяснятся.

На столе у Павлова — два документа: Указ о передаче власти и второй — заявление о чрезвычайном положении (больше никаких документов я за все это время не видел). Я тут же сказал этим людям, что их затея — это безответственная авантюра. Я назвал ее так: «заговор обреченных».

Если переворот начнется, сказал я, это приведет к гражданской войне, вызовет широчайшую волну антикоммунизма, принесет огромный ущерб нашей внешней политике — причем мне показалось, что я в какой-то степени их убедил, что они меня поняли. Но та группа, которая вернулась с юга (они приехали чуть позже), считала, что, если они остановятся, не пойдут сейчас дальше, это грозит им просто жизнью.

(С юга, то есть из Фороса, от Горбачева, приехали: Болдин, Бакланов, Варенников, Шенин — Н.Г.) Я же сказал, что нельзя передать власть без письма президента, а в то, что он болен, я не верю, потому что не раз разговаривал с ним за эти дни по телефону, он жаловался на радикулит, но это — чепуха. И еще я говорил: дайте мне возможность связаться с президентом. Вот это было мое постоянное требование.

Но связаться не удалось. Мне сказали, что связь отсутствует. И отсутствует, конечно, потому, что они ее ограничили. И я их предупредил, что комитет не имеет права вводить чрезвычайное положение на всей территории Союза — это компетенция только Верховного Совета СССР.

Единственное, что я мог им дать, это свое заявление по поводу Союзного договора; я подготовил его еще 16-го. И вот после этого бурного разговора я (довольно быстро) ушел от Павлова. Должен вам сказать, что я не поехал домой, остался в Кремле, потому что не знал, какие будут приняты решения.

Лег в комнате отдыха, но спать не мог — верил, что эти люди одумаются, что путча не будет, что они не пойдут на эту авантюру. И только под утро, услышав лязг танков, я включил радио и услышал сообщение так называемого ГКЧП. И возмутился, что мое заявление было передано первым.

Уже потом удалось потребовать от ТАСС, чтобы они, во-первых, поставили бы точную дату — 16-е, а во-вторых, чтобы оно не шло в эфир первым номером.

— А ведь как было просто, Анатолий Иванович, выйти из кабинета Павлова, поехать на Центральное телевидение и выйти в эфир в программе «Время» — так ведь?

— Вы знаете, очень большая иллюзия, что я мог куда-то позвонить, выйти и или поехать.

— За вами следили?

— Это я знал совершенно точно. Когда я снимал трубку, мне говорили, что связи или нет, или нет абонента и т.д. (Заметьте: вначале Лукьянов говорит, что за два дня он обзвонил 17 республик, множество обкомов и крайкомов, и к нему были сотни звонков, и тут же уверяет, что он не мог позвонить, выйти и поехать, ну прямо как будто был под арестом — Н.Г.)

— Сегодня Горбачев говорил о вас как о мерзавце, как о преступнике. Вы удивились?

— Кроме горечи, я ничего не ощутил. И — еще одного чувства... Время нас рассудит. Время докажет президенту мою правоту.

— Вы всегда были ему верны, Анатолий Иванович?

— У меня нет угрызений совести... ни по одному факту, ни по одному действию. Я ничего не совершал помимо его воли. А пройдет время... меня не будет, изменятся условия жизни и самого президента, потому что все сейчас... очень сложно, и в конце концов Михаил Сергеевич поймет, кто привел самолет в Форос. Кто включил связь... Кто на тысячах поворотов, которые были после 85-го года, в самых тупиковых ситуациях на съездах, на пленумах ЦК... кто всегда был на его стороне.

И если на моем веку... мне удастся дожить, когда люди узнают... и оценят все, что я сделал хорошего и доброго, — я буду благодарить судьбу. Если не достанется — я так и уйду с этой горечью...

— Вы убеждены, что вас будут судить?

— В той ситуации, которая сейчас складывается, — суд неизбежен. Но я и на суде скажу то, в чем убежден. Я остаюсь... без партбилета, может быть, но все равно: я остаюсь коммунистом.

Я связал себя с партией на всю жизнь, я буду очень твердо (сколько мне останется) выступать за Советский Союз как обновленную федерацию, за социалистические принципы, за советскую власть, которая присуща нашему строю, присуща России (она родилась здесь), буду выступать за социалистическую направленность советского общества.

— Значит, у вас в Кремле тоже был свой Форос, так получается?

— Не надо представлять меня как человека абсолютно свободного в своих действиях, это неверно.

— Безвыходная ситуация — так, Анатолий Иванович?

— Выходы, возможно, и были. Всегда есть какие-то выходы. Здесь же — так сложилось... вот я вам рассказываю, как было дело. А потом, с семи утра, пошла лавина запросов с мест. Мне надо было отвечать, отвечать, отвечать, отвечать... успокаивать людей — и все прочее. На чем я сконцентрировался?

Во-первых, потребовал связи с президентом. Звонил ночью 19-го... даже раньше, 18-го числа, потом — 19-го и каждый раз мне отвечали: связи нет, связь нарушена и так далее. Я считал, что военные корабли в Форосе могут связать меня с президентом по моим каналам, но это не вышло...

И тогда 20-го числа (в конце дня) и 21-го я принял все меры, чтобы мне предоставили самолет в Крым. Сказал, что, если не дадут самолет, я полечу своим ходом, чтобы узнать... и привезти президента сюда в любом состоянии, потому что без президента нельзя было проводить ни сессию, ни президиум...

— Вы хотели узнать, чем он заболел?

— Я не знал, в каком он состоянии, потому что мне заявили, что он больной, что

он даже не может подниматься — вот как.

— Вы верили?

— Мне говорят, что он болен, что он очень болен, но для того, чтобы сказать —

да, это так, я должен был убедиться сам.

— Ну хорошо, Горбачев заболел, и поэтому к нему на дачу нельзя дозвониться. А Раиса Максимовна тоже больна? Зять, дочь — и вы верили в эту «семейную» эпидемию?

— Но они же не могли звонить, там все было оцеплено. Я видел это в Форосе

своими глазами. А во-вторых, я продолжу — мне говорили, что Горбачев еще раньше знал о составе комитета. А в комитет они хотели ввести и меня. Я категорически

от всего отказался.

— Янаев еще 19-го дал всем понять, что, если «нужно», вы тоже войдете в ГКЧП.

Помните его пресс-конференцию?

— Да.

— Что вы не в составе ГКЧП только потому, что им было нужно разделить законодательную власть и ГКЧП.

— Да. Да! Конечно, им хотелось привязать председателя Верховного Совета к себе, и я их понимаю. Но это не получилось. Я сделал все, чтобы не допустить крови, чтобы не было нарушения законности в стране... поэтому немедленно, как только мне сообщили, был поставлен вопрос о неприкосновенности ряда депутатов, которых задержали, в том числе и депутата Гдляна. Надо сказать, что он был отпущен. Я потребовал это. Правда, не сразу.

— Нарушений законности с 19-го по 21-е действительно почти не было. За малым

исключением, как говорится.

— Но это еще не все. Ко мне поступили сигналы, что готовится атака на Белый дом. Я тут же позвонил военным и твердо сказал, что они будут головой отвечать, если в Белом доме (или вокруг него) начнутся какие-то акции. Там же — люди, могла быть кровавая мясорубка...

— Говорили с Язовым?

— Я говорил с военными, и в том числе — и с Язовым. Вот, кстати: сколько бы ни говорили, но никакого штурма Белого дома не было. Не было! Шума было много. Баррикады были. Мне звонил Хасбулатов, потом Столяров, Силаев — и штурма не было. Нам удалось добиться, чтобы утром 21-го была проведена коллегия Министерства обороны, а с ночи из столицы начался вывод войсковых формирований.

Вот что было сделано.

Когда утром 20-го ко мне пришли Руцкой, Силаев и Хасбулатов, мы почти полтора часа (если не больше) разговаривали с ними и договорились об очень многих вещах. Я почувствовал, что у нас есть основа для взаимодействия.

— Вы стали единомышленниками?

— Знаете, об этом сейчас забывают, но после их визита ко мне был издан указ президента Ельцина, который — я цитирую — начинался следующими словами: «переговоры, проведенные руководителями РСФСР с Председателем Верховного Совета СССР Лукьяновым, по существу размежевавшимся с так называемым ГКЧП СССР, подтверждают антиконституционность образования и действия этого комитета...» Вот что было записано. На всю Россию.

А когда эти товарищи от меня уехали, я твердо решил вырваться на телевидение или радио под таким девизом, что я в эфире начну говорить об одном, а потом неожиданно обращусь к советским людям.

Я даже набросал записку, по которой мог бы говорить, но потом так сложились обстоятельства. .. звонили из республик — оставайся на месте, не с кем связаться, оставайся на месте, потому что мы должны с кем-то контактировать... Да и потом, наверное, я все равно не смог бы все это произнести — короче, я забыл про эту записку, но, когда путч уже кончился, когда я вернулся в Москву из Фороса, я случайно ее нашел. Посмотрите, в каком она виде, рваная вся — видите?

— Да. Вижу.

— Вот она, эта записка: «Дорогие товарищи! Я вынужден к вам обратиться через открытый эфир, чтобы просить вас о помощи и поддержке вашей вами избранной власти. Конституция, как вы знаете, не предусматривает никаких особых комитетов чрезвычайного положения, которым бы принадлежала вся — в кавычках — полнота государственной власти управления.

Такая власть законно принадлежит только Верховному Совету СССР, Верховным Советам республики, местным советам. Нас лишили законно избранного президента, о судьбе которого я ничего не знаю и вот уже второй день не могу добиться поездки к нему. Я надеюсь, что он в безопасности, но против него творится беззаконие и произвол, что бы нам ни стоило, надо вызволить его из беды.

Теперь мы с горечью понимаем, насколько нам нужна президентская власть и контроль советов за теми, кто посягнул на гражданские свободы. Связывайтесь с нами. Помогайте нам! Поддерживайте ваших депутатов. Нам не по пути с мятежниками. Их времена прошли.

Я говорил почти со всеми руководителями наших республик, они помогут союзной власти. У нас — общий язык с руководством России.

Сегодня утром мы условились об этом с товарищами Руцким, Хасбулатовым и Силаевым. Если с нами что-то произойдет, знайте: союзный парламент стоял и стоит за Конституцию, советскую власть и правопорядок. Он — против мятежа. Против заговора, который является «заговором обреченных».

Если это не будет передано, пусть работники телевидения передадут пленку народу. Верховный Совет будет делать все, чтобы вызволить нашу Родину из беды...» Вот — такой документ.

— Как же можно было его потерять?

— Нет, я не потерял и не забыл... я просто хочу вам сказать, что я так и не смог бы это произнести... он был только написан. Я понимаю, конечно, это не доказательство моей искренности...

— Еще бы.

— Но вы взгляните, в каком он виде, каким почерком он написан. Видите? Это написано тогда. Вот какая была обстановка. Да и по стилю он говорит о том, какая была ситуация... нервозная и все прочее.

Я убежден, что сейчас будет сделано все, чтобы изобразить меня одним из организаторов заговора. А я вам скажу так. Наверно, я сделал ошибку, можно было бы и не ехать в Форос, как-то удержаться, но тогда я бы чувствовал себя преступником.

— Зачем же все-таки туда поехали Крючков, Язов, на что они рассчитывали, как вы думаете?

— Мне трудно сказать. Объяснить что-то Михаилу Сергеевичу, по-моему...

— Эти люди так наивны?

— Можно объяснить и так. Да и заговорщики они какие были? Прошу прощения, но с моей точки зрения — дилетанты.

Кстати, члены ГКЧП все время мне говорили, что вот они введут чрезвычайное положение, а потом вернется Михаил Сергеевич и он сможет, так сказать, воспользоваться плодами наведения порядка.

Но мне нужна была встреча с президентом! Утром 21-го я приехал в Министерство обороны СССР и сказал: любым путем, на любом самолете пустите меня к Михаилу Сергеевичу. Тогда и был дан самолет.

В него вместе со мной сели Ивашко и четыре представителя ГКЧП. Я повез их в Крым. Меня встретил командующий Черноморским флотом, и нам дали возможность быстро добраться до Фороса. Первое требование Михаила Сергеевича, переданное через его охрану, через помощников, было — восстановить связь. Ко мне бросился Крючков: что делать?

— К вам?

— Ко мне. Я сказал: связь немедленно восстановить! Она была восстановлена через полчаса, потому что ее все-таки основательно нарушили. Михаил Сергеевич смог связаться с республиками, с Бушем, с главными военными силами. А уже через два с половиной часа подлетел Руцкой со своей командой...

И еще я открою одну тайну. Перед отлетом я имел короткое интервью — единственное интервью за все это время. У меня взял его по телефону Егор Яковлев.

И я говорил: Егор Владимирович, я вам хочу сказать, что я немедленно, живой или мертвый, вылетаю в Форос. Что будет со мной — я еще не знаю, но я лечу туда, потому что не могу предать человека, с которым меня связывают сорок лет жизни. Егор мне ответил: я так и думал, Анатолий Иванович, я был в этом уверен, — скажите, я могу передать, что вы летите? Я отвечаю: действуйте!

Вот единственное интервью, которое я дал. И если теперь Яковлев захочет это подтвердить... а я думаю, совесть журналистская его заставит... — пусть подтвердит. Вот такая Андрей Викторович, драма.

Они хотели — я думаю — доказать Михаилу Сергеевичу, что действуют, скажем, в его интересах. Но мне трудно утверждать это наверняка. Я говорю только то, что знаю.

— Если самолет заказали вы, как же в нем оказались Язов и Крючков?

— Я был в Министерстве обороны, разговаривал с Язовым. Видимо... они уже договаривались — ехать или нет. Знали, что я поеду во что бы то ни стало.

— Вы хотите сказать, что ваш визит поломал их планы?

— Он поломал планы не только их... он поломал планы и у другой стороны — тех, кто хотел бы выступить в роли освободителей президента. Через два с половиной часа в Форос пригнали самолет с офицерами, с солдатами, хотя если бы они попробовали силой, так сказать, овладеть дачей Горбачева — это было бы смешно. Но, как я и думал, все обошлось...

Честно скажу, я был уверен, что Михаил Сергеевич в таком состоянии, что сможет приехать. Это — мужественный человек, безусловно. И я, повторяю, не мыслил проведение сессии без президента. Сейчас меня больше всего упрекают, что я не созвал сессию Верховного Совета и не собрал президиум.

Но это, Андрей Викторович, тоже большая иллюзия. Я дал телеграмму о созыве сессии двад... утром 19-го сразу же. Члены президиума стали съезжаться. Они приехали в конце 20-го числа, а многие только 24-го добрались до Москвы, например — Нинбуев. Он добрался сюда только 24-го.

— Без Нинбуева нельзя было поговорить о судьбе страны?

— Это верно. Конечно. Но я хочу сказать, что я не знаю, конечно, как это будет сейчас изображено, но не надо все-таки упрощать проблему созыва сессии. Верховному Совету угрожали роспуском, если он не поддержит действия заговорщиков. Роспуск недопустим — и для меня, и для Верховного Совета.

В любом случае речь шла о судьбах депутатов. Если бы я, скажем, провел заседание президиума утром 20-го, когда еще не все члены президиума до конца разобрались...

— Они же не дети, Анатолий Иванович, что вы говорите?

— Подождите; тогда я лишился бы всякой опоры. А если бы президиум выступил против хунты, он мог бы быть разогнан, его члены — арестованы и — так далее. Поэтому... немножко была затяжка. Провели президиум 21-го, я пригласил Лаптева и Нишанова и попросил их повести его вместо меня, потому что я улетел в Форос. И первый вопрос в Форосе к Михаилу Сергеевичу: сейчас заседает президиум, вы можете на него прийти?

— Это так важно?

— Важно. Вы не понимаете. И учтите, чтобы провести сессию, мне надо было собрать минимум 2/3 состава депутатов. Только тогда бы сессия была бы полномочной. Ведь в РСФСР... они же собрали сессию без кворума. А мне — по регламенту — надо на этот счет именно 2/3, у нас есть 63-я статья регламента. А на сбор депутатов со всей страны требуется около четырех дней, меньше нельзя... не получалось.

— Кто же был старшим в этом заговоре, Анатолий Иванович?

— Яне могу сказать.

— А по интуиции?

— Я не знаю. С этими людьми меня связывали только три дня. Конечно, раньше были контакты с Крючковым, с Баклановым (как секретарем ЦК), гораздо меньше с Шейниным (Шениным — Н.Г.).--

— И что они за люди? Крючков, Бакланов...

— Они выражали интересы определенных кругов. Очень серьезных.

— Почему же путч оказался таким бездарным, как вы думаете?

— Знаете, я не могу ответить. Я спрашивал: какие у вас планы? Вы можете мне сказать?

— Сказали?

— Они говорят: планы есть. Но глубже меня не посвящали.

— Вы жалеете, что не поехали (как Бакатин, допустим) в Белый дом и не были там в ночь с 20-го на 21-е?

— А вы считаете, я мог отсюда выйти?

— Попросили бы Руцкого и Хасбулатова, когда они к вам пришли. Они бы вас вывели, я думаю.

— Трудно сказать; чтобы их пустили ко мне, я заказывал специальные пропуска. Единственное, почему я отсюда не вырвался, так это потому, что у меня были десятки... сотни просьб остаться и бороться на месте. От того же Назарбаева, от Демен-тея, от председателей советов — я связывался с очень многими людьми, которым был нужен. А второй день был истрачен на то, чтобы предотвратить блокаду Белого дома и организовать вывод войск. Наутро третьего дня я уже улетел.

— Ваша точка зрения: политбюро и ЦК КПСС действительно играли в перевороте ключевые роли?

— Я не думаю, что партия была главным организатором этой... акции. Акции, которая саму партию, между прочим, отбросила назад.

— А кто? Военные?

— Я не могу сказать.

— Если бы хунта победила, какой бы пост вы заняли?

— Я? Если бы они победили, я думаю, меня бы не было.

— В живых?

— Да. Я был нужен только на определенном этапе.

— Мне кажется — там, где хунта, не могло быть речи о демократии... — раз. А во-вторых, мавр сделал свое дело, мавр может умереть...

— Большие силы стояли за Язовым, Крючковым, Баклановым?..

— Я не знаю. Я говорил только о том, что знаю.

— Вам страшно сейчас выйти на Тверскую, вот просто пройтись...

— Я ничего не боюсь.

— Вы сильный человек, Анатолий Иванович?

— Мне трудно сказать — сильный я или не сильный, но я начал свою трудовую кизнь в 43-м году — рабочим военного завода, прошел через многие испытания и

видел смерть...

— У вас хватит сил не повторить то, что сделали Пуго, Ахромеев и Кручина?

— Мне хватит их только потому, что я хочу сказать правду. У меня хватит сил, потому что я не хочу, чтобы этот ублюдочный заговор... обернулся бы для страны потерей тех ценностей, которыми она жила все 70 лет. У Советского Союза ведь были не только черные дни. Он жил и победами.

— Возможно повторение путча, как вы думаете?

— (Пауза). Я не хотел бы даже думать, что это — возможно. (Раздумчиво) Неуже- и тогда мы ничему не научились?

— Вы говорили с Горбачевым уже после возвращения в Москву?

— Я разговаривал с ним трижды: в Форосе, потом (второй раз) по телефону два дня назад и третий — вчера. Уже в его кабинете.

—Как вы в Форосе поговорили, Горбачев уже рассказал. Я—про «лапшу на уши»... так ведь?

— Нет, нет! Это был другой разговор. Так же как и вчера был другой разговор. Не было грубого разговора.

— Он что... понял вас?

— Я не знаю — понял ли, но это был разговор достаточно долгий... вчера. Я не оправдывался. И я не оправдываюсь. Я говорил как было, а он меня расспрашивал... У нас с Горбачевым... если все наши встречи и разговоры сложить, это будут месяцы, месяцы... Поэтому разговоры были совсем другие. Повидимому... в запале речи их существо можно... по-всякому изложить. Я это понимаю. Есть же законы политических выступлений...

— Вы стали пешкой... в его игре?

— Это покажет время. Я думаю, что Горбачева, достаточно опытного политика... где-то на каком-то повороте... застали врасплох. Его использовали в других интересах. И кому-то очень хотелось — и хочется — хочется — привязать меня к этому заговору.

— Находясь в отпуске, Горбачев мог догадываться, что в Кремле что-то готовится?

— Я не знаю. Но мы многократно говорили с ним о возможности самых разных поворотов, и прежде всего — выступлений против президента и Верховного Совета. Я не думаю, что он знал. Но по крайней мере его, видимо, периодически о чем-то информировали, потому что он не раз говорил, что ощущает, так сказать, недоброжелательность — это все было.

— А теперь — честно. Вы чувствуете свою вину?

— Да. Я ее чувствую. Это вина перед моим парламентом, потому что по нему нанесен удар. Он — мое детище, моя боль, мое творение. Это очень больно. Я чувствую вину перед своей матерью, которая потеряла мужа, потеряла первого сына, теперь потеряет и меня... ей 81 год, я ее очень люблю.

Я виноват перед своей женой, крупным ученым, членом-корреспондентом Академии медицинских наук, перед дочерью — на их долю теперь, после всех обвинений, которые на меня посыпятся, падет, конечно, тяжелая ноша. Я виноват перед своим внуком, единственной моей радостью, — но им, и всем людям я могу сказать, что жил честно, работал, не жалея себя, по 16 часов в сутки.

И может быть, все-таки... знаете — и может быть, все-таки люди вспомнят хотя бы добрые стихи, которые я написал... Не знаю, напишу ли еще, ноя... просто скажу: моя книга заканчивается такими словами:

— А может быть, а может быть, Я поспешил ее закрыть Последнюю страницу... Я верил в светлый наш удел, — Нет... не так. Сейчас...

Сейчас я вспомню. Я верил в светлый наш удел, Не уходил от трудных дел, Стыдясь работать плохо... И если...

— нет забыл... забыл.. В общем, есть там стихи, их можно будет взять из книги... ее выпустили все-таки...

Москва, Кремль. («Независимая газета», 29.08.91.)

К интервью было сделано редакционное примечание:

«Все, о чем говорит А. Лукьянов, документировано магнитофонной лентой. Мы сдержали слово и показали ему материал, однако личная ситуация Лукьянова, как он сообщил в редакцию (в 15.50) после своего выступления в Верховном Совете, изменилась к лучшему и публикация в «НГ» ему пока что не нужна. «НГ» решила, что зависеть от «личной ситуации» для газеты — удивительно (тем более накануне подписания номера в печать), и подготовила материал к публикации, приведя его в строгое соответствие с%"агнитофонной пленкой». (Там же.)

Следует поблагодарить Андрея Караулова и «Независимую газету» за это бесценное свидетельство истории. Интервью сделано по горячим следам, и оно зафиксировало потрясающий моральный стриптиз Лукьянова.

Фактически это интервью следует расценивать как донос на членов ГКЧП. Какие эпитеты, какие ярлыки на членов ГКЧП навешивает Лукьянов! «Заговор обреченных», «ублюдочный заговор», «хунта», «мятеж» и пр.

Желая откреститься от ГКЧП, Лукьянов не замечает, как сам противоречит себе. То он якобы не может никуда позвонить, поскольку его телефон блокируют, а потом говорит, что ему сотни звонков и он сам звонит по всему СССР.

То он не может выйти из Кремля и пойти в Белый дом (как будто «в сенях» сидят усатые дядьки с автоматами Калашникова и не выпускают его), а то вдруг свободно идет в Министерство обороны, заставляет дать ему самолет и летит в Форос, где его встречает сам командующий Черноморским флотом.

Но главное — он из кожи лезет, чтобы засвидетельствовать верноподданнические чувства к Горбачеву. Это он, Лукьянов, вызволил президента из «форосско-го плена», Руцкой с компанией прилетел позже на два с половиной часа.

А как он запугивает обывателя тем, что ГКЧП мог бы распустить Верховный Совет! Желая оправдаться перед Горбачевым, Ельциным и демократами, Лукьянов проговаривается, что вел переговоры с Руцким, Силаевым и Хасбулатовым и подсказал им, как юридически дезавуировать ГКЧП, даже цитирует указ Ельцина, где была его, Лукьянова, формулировка.

Из этого интервью вырисовывается облик растерянного, до смерти испуганного чиновника, который в желании обелить себя столь усердствует, что разоблачает сам себя.

Чего стоит его «записка», которую он так хотел зачитать по телевидению, да его, беднягу, не выпустили из Кремля!

В то же время он Руцкому, Силаеву и Хасбулатову заказывает специальные пропуска в Кремль, значит, кремлевские службы Лукьянову подчинялись. Фактически Лукьянов работал на два фронта, а если точнее, то он сыграл роль пятой колонны в ГКЧП — за его спиной вел переговоры с ельцинской группировкой и в числе первых сбежал с поля боя под крыло Горбачева.

Он подставил подножку ГКЧП, не собрав сессию Верховного Совета СССР, и тем самым дал повод «демократам» обвинять ГКЧП в антиконституционности.

Позднее, на суде будет подтверждено, что члены ГКЧП действовали в условиях крайней необходимости, и ничего неконституционного в их действиях не было.

***

Из книги Надежды Гарифуллиной „Анти-Зюгинг” .

Депутат Государственной Думы Федерального Собрания РФ первого (1993-1995), второго (1995-1999) и третьего (с декабря 1999 г.) созывов, член фракции КПРФ, член Комитета по государственному строительству; родился 7 мая 1930 г. в г. Смоленске; окончил юридический факультет МГУ в 1953 г., доктор юридических наук; 1953-1956 - преподавал теорию государства и права; 1956-1961 - старший консультант Юридической комиссии при Совете Министров СССР, в 1957 г. был направлен юрисконсультом в Венгрию, а затем в Польшу; 1961-1976 - старший референт, заместитель заведующего отделом Президиума Верховного Совета СССР по вопросам работы Советов; в 1968 г. был направлен на работу в Чехословакию; 1976-1977 - консультант Отдела организационно-партийной работы ЦК КПСС; 1977-1983 - начальник Секретариата Президиума Верховного Совета СССР; 1983-1987 - заместитель заведующего, заведующий Общим отделом ЦК КПСС; 1987-1988 - заведующий Отделом административных органов ЦК КПСС, секретарь ЦК КПСС; в 1987 г. был избран депутатом Верховного Совета СССР, в 1989 г. - народным депутатом СССР; с октября 1988 г. - первый заместитель Председателя Президиума Верховного Совета СССР, с марта 1989 г. - первый заместитель Председателя Верховного Совета СССР, с марта 1990 г. до 26 августа 1991 г. - Председатель Верховного Совета СССР; в августе 1991 г. был арестован по делу ГКЧП и содержался под стражей до декабря 1992 г.; депутатом Государственной Думы в 1993, 1995 и 1999 годах избирался как независимый кандидат пл Смоленскому одномандатному избирательному округу, выдвигался избирательным объединением КПРФ; в Государственной Думе первого и второго созывов был членом и председателем Комитета по законодательству и судебно-правовой реформе; в Государственной Думе РФ третьего созыва с января 2000 г. являлся председателем Комитета по государственному строительству, освободил этот пост в апреле 2002 г. после изменения пакетного соглашения о разделе руководящих постов в комитетах; избирался членом Центральной Ревизионной Комиссии КПСС и членом бюро ЦРК КПСС (1981-1986), членом ЦК КПСС (1985-1991), кандидатом в члены Политбюро ЦК КПСС (1988-1991); на восстановительном съезде КПРФ в феврале 1993 г. избран членом Центрального Исполнительного Комитета КПРФ, с 20 апреля 1994 г. - член Президиума ЦИК; с января 1995 г. - член Президиума ЦК КПРФ; академик Международной академии информатизации; член Союза писателей России; автор более 200 научных трудов, включая монографии и учебники, автор сборников стихов "Созвучие", "Стихи из тюрьмы", "Песня протеста", в 1993 г. опубликовал книгу "Переворот мнимый и настоящий"; награжден орденами Октябрьской Революции, Трудового Красного Знамени, медалями, а также наградами зарубежных стран; женат, имеет дочь; увлекается альпинизмом и поэзией.

Работая в ЦК КПСС, принимал участие в подготовке проекта Конституции СССР, принятой в 1977 г. Накануне августовских событий 1991 г., связанных с выступлением ГКЧП, настаивал на выполнении решений всенародного референдума, проведенного в марте 1991 г., о сохранении Союза ССР и на отражении итогов референдума в готовившемся тогда проекте нового Союзного Договора.

Когда 19 августа 1991 г. ГКЧП ввел в стране чрезвычайное положение, как Председатель Верховного Совета подписал постановление о созыве внеочередной сессии Верховного Совета СССР, а также выступил с Заявлением о проекте Союзного Договора. 26 августа 1991 г. был арестован по "делу ГКЧП". В ноябре 1991 г. А. Лукьянову было предъявлено обвинение в участии в заговоре с целью захвата власти и превышении властных полномочий.

До декабря 1992 г. находился в тюрьме "Матросская тишина" и госпитале Главного управления внутренних дел г. Москвы.

Затем, по решению Генерального прокурора, в связи с болезнью мера пресечения была изменена на подписку о невыезде, и А. Лукьянов был освобожден из-под стражи.

Находясь под следствием, отказывался давать показания и не признавал себя виновным в "деле ГКЧП", которое было прекращено в связи с постановлением Государственной Думы Федерального Собрания РФ от 23 февраля 1994 г. "Об объявлении политической и экономической амнистии". По поручению Государственной Думы первого созыва являлся одним из ее представителей в Конституционном Суде РФ по запросу о конституционности указов Президента РФ, изданных в связи с военными действиями в Чеченской Республике.

Я родился и вырос в одном из самых древних русских городов на стыке России, Белоруссии и Украины – Смоленске. Этот город, стоявший на пути к Москве против многих чужеземных завоевателей, неоднократно сгорал дотла, а потом воскресал из пепла и разорения. Смоленщина, пожалуй, одна из самых многострадальных частей России.

Мое детство кончилось 28 июня 1941 года, когда от прямого попадания бомбы сгорел дотла наш дом, стоявший на самом берегу Днепра… Тогда же, в июле, я последний раз увидел отца: он приехал с фронта повидаться с нами. Капитан инженерно-саперных войск…

Хорошо помню, как с бабушкой, младшим и двоюродным братьями добирались из Смоленска через Сухиничи и Козельск до Калуги… Дорогу простреливали фашистские самолеты. Еще воспоминание: страшный голод в эвакуации. Заглушить его можно было только махрой. Это уже в Балашове, в Саратовской области. Там я пошел на военный завод, который восстанавливал поврежденное оружие, поступавшее с фронта. Разборка, выправление того, что можно исправить, чистка – все это делали мы, мальчишки. Нам доверяли. Хотя многие из нас подставляли ящики, чтобы достать до суппорта станка.

Потом уже, много лет спустя, во время одной из командировок мне показалось, будто увидел именно свой станок. И вдруг захотелось к нему подойти. Было неловко: а что как не сумею, не вспомню? Но руки легли на металл, и все получилось, руки помнили. Школу закончил в Смоленске с золотой медалью.

Потом был юридический факультет МГУ. В те годы он оставался центром большой науки и высочайшей школой знаний для тысяч детей войны. Здесь преподавали академики Несмеянов и Зелинский, Шмидт и Тарле. На юридическом факультете читали лекции многие из дореволюционной школы: историки Юшков и Галанза, такие виднейшие специалисты по гражданскому, международному и уголовному праву, как Новицкий и Дурденевский, Трайнин и Меньшагин, блестящий знаток политических и правовых учений Кечекьян. Скажу прямо, я с огромным интересом поглощал идущий от них поток знаний, учился той удивительной увлеченности, с какой они относились к научным исследованиям.

Но это была только часть того, что давал университет. В наше университетское общежитие на Стромынке, 32 в первые послевоенные годы часто приезжали известные литераторы, композиторы, артисты. Мы их, конечно, боготворили. Но, думаю, и им было интересно с нами! Тогда я увиделся, был очарован Михаилом Светловым, молодым Юрием Трифоновым, Николаем Тихоновым, Ярославом Смеляковым, Константином Симоновым. Слушал Рихтера и Гилельса, Михайлова и Максакову, Яхонтова и Качаряна. Соприкосновение с этими людьми оставило след на всю жизнь.

Для недавних фронтовиков и для нас, приезжих, многое в столице было внове. И ребята-москвичи часто над нами подшучивали: то-то мы не читали, то-то не видели, о том-то не знаем. Наверное, это и стало стимулом: ночи напролет мог читать Флобера, Джека Лондона, Канта… А еще ночами приходилось грузить на вокзалах уголь, дрова, овощи. Стипендия-то была – 290 рублей, как говорится, на старые деньги. Грузили, зато назавтра шли в консерваторию или во МХАТ на галерку.

В 1953 году закончил университет, а в 1956 году – аспирантуру по кафедре теории государства и права.

После аспирантуры я был направлен на работу в Юридическую комиссию при Совете Министров СССР. Здесь занимался главным образом сравнительным правоведением, был экспертом при заключении первых договоров о правовой помощи с зарубежными странами, прежде всего с государствами Варшавского Договора.

В 1961 году меня перевели из правительственного аппарата в Верховный Совет СССР. Тут предстояла большая работа по обновлению законодательства и подготовке проекта новой Конституции страны. В связи с этим пришлось основательно изучать документы по истории становления и развития нашего конституционного строя, в том числе материалы из личного архива Сталина. Работая в отделе по вопросам работы Советов, секретарем парткома аппарата Президиума Верховного Совета СССР, часто выезжал на места, побывал практически во всех союзных республиках. Защитил кандидатскую, а потом докторскую диссертацию.

Тема диссертации: «История и теория законодательства о советских представительных органах». Исследовал закономерности развития органов государственной власти, законодательства об их функциях. В диссертации есть глава – по вопросам сравнительного права, западного и нашего. Начал заниматься этими вопросами еще в 1956 году, когда меня взяли в правительственный аппарат. Продолжал анализировать, сравнивать зарубежные и наши правовые институты. Так постепенно профессиональная работа начала сливаться с политической. Тяга к науке осталась, и, честно говоря, в моменты разочарования, а они, по-моему, бывают у каждого думающего человека, мечтал снова заняться наукой.

В 1976–1977 годах участвовал в подготовке проекта союзной Конституции, работая в аппарате ЦК КПСС. Затем снова вернулся на работу в парламент, где до 1983 года был начальником Секретариата Президиума Верховного Совета СССР.

В январе 1983 года по предложению Ю. В. Андропова был переведен на работу в ЦК КПСС. Там был сначала первым заместителем заведующего, а потом заведующим Общим отделом, обслуживающим непосредственно Политбюро и Секретариат Центрального Комитета партии. Дальнейшие мои назначения состоялись уже в эпоху перестройки.

О заседаниях Политбюро в ночь с 10 на 11 марта 1985 года и на следующий день написано уже немало. Когда-нибудь и я расскажу о них подробнее…

В ту бессонную ночь была подготовлена речь М. С. Горбачева на Пленуме ЦК, который открылся на следующий день выступлением А. А. Громыко, внесшего предложение о новом Генеральном секретаре Центрального Комитета. Избрание на этот пост М. С. Горбачева было подготовлено всем ходом событий, многочисленными встречами и беседами Е. К. Лигачева и других членов Политбюро с местным партийным активом, с членами Центрального Комитета. Скажем прямо, поддержка была достаточно внушительная. Уж очень надоели людям дряхлые старцы во главе страны, догматизм, неэффективность управления, экономический и политический застой.

Теперь нужна была программа практических действий, четкие ориентиры развития общества. В этом ключе шла подготовка к апрельскому (1985 г.) Пленуму Центрального Комитета. Материалы к нему готовились в пригороде Москвы Волынском – рядом с бывшей ближней дачей И. В. Сталина. День и ночь шли горячие споры, высказывались прямо противоположные точки зрения. Но уже тогда наметились сначала не очень ощутимые, а потом все более заметные трещины в нашей тогда еще более или менее единой команде. Там, в частности, уже в те апрельские ночи 1985 года у нас были споры с А. Н. Яковлевым и о частной собственности на землю, и о введении многопартийности, и об отношении к странам Восточной Европы. В одном из своих интервью «Литературной газете» в 1991 году Яковлев признал, что еще весной в 1985 году он предлагал ввести в Советском Союзе двухпартийную систему.

На апрельском Пленуме был провозглашен курс на усиление научно-технического прогресса, на развитие активности в различных областях общественной жизни. Нужно было обновлять кадры партии, налаживать новый ритм, новые методы партийной работы. 14 мая 1985 года Политбюро утвердило меня заведующим Общим отделом ЦК КПСС. Теперь мне было суждено постоянно быть в курсе важнейших событий, которые были связаны с работой Политбюро. Народное хозяйство, снабжение населения, основные узлы международных отношений – все это находилось в то время в поле зрения Политбюро и Секретариата ЦК. Конечно, были среди их решений того времени немало поспешных, недостаточно продуманных документов, – таких, как решение о ведении выборности директоров предприятий, о нечем не регламентированном развитии кооперации, об антиалкогольной компании, – но было и немало точных, выверенных шагов, особенно в сфере усилений информированности людей и организации партийной работы на местах.

Анатолий Иванович Лукьянов (род. 7 мая 1930 года, Смоленск, РСФСР, СССР) - советский партийный и государственный деятель, российский политик. Последний Председатель Верховного Совета СССР (март 1990 - сентябрь 1991), сначала сподвижник первого и последнего Президента СССР Михаила Горбачева, затем его оппонент. C августа 1991 по декабрь 1992 года находился под стражей по делу ГКЧП, обвинялся в заговоре с целью захвата власти и в превышении власти, но в дальнейшем был амнистирован вместе с другими обвиняемыми по этому делу. Депутат Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации с 1993 по 2003 годы от КПРФ. Поэт.

Доктор юридических наук (1979), профессор МГУ им. Ломоносова (с 2004 года). Заслуженный юрист Российской Федерации (2012).

Биография

Родился в семье военнослужащего. Отец погиб на фронте. Трудовую деятельность начал в 1943 г. рабочим оборонного завода.

Школу окончил в 1948 году с золотой медалью. Как пишет о Лукьянове в журнале «Русская жизнь» Олег Кашин: «В Москву из Смоленска он приехал подающим надежды поэтом, в активе которого были публикации в газетах на родине и доброжелательный отзыв Александра Твардовского».

Окончил юридический факультет МГУ (1953), аспирант там же в 1953-1956 годах.

В 1956-1961 - старший консультант юридической комиссии при Совете Министров СССР. В 1957 году был направлен юрисконсультом в Венгрию, затем - в Польшу. 1961-1976 - старший референт, заместитель заведующего отделом Президиума Верховного Совета СССР по вопросам работы Советов. В 1976-1977 гг. принимал участие в подготовке проекта Конституции СССР 1977 г.

В 1977-1983 годах начальник секретариата Президиума Верховного Совета СССР. В 1981-1986 - член Центральной ревизионной комиссии КПСС. В 1983-1985 годах первый заместитель заведующего, а в 1985-1987 годах заведующий Общим отделом ЦК КПСС. В 1987-1988 годах заведующий отделом административных органов ЦК КПСС.

Докторскую диссертацию защитил в 1979 году по теме «Государственное право». В 1983 году присвоено воинское звание подполковник запаса.

С 1984 г. - депутат Верховного Совета РСФСР, председатель комиссии законодательных предположений.

В 1986-1991 - член ЦК КПСС. Секретарь ЦК КПСС (28 января 1987 года - 30 сентября 1988 года). Кандидат в члены Политбюро ЦК КПСС (30 сентября 1988 года - июль 1990 года).

С 1985 года - депутат Верховного Совета СССР, с 1989 г. по 1992 г. - народный депутат СССР от КПСС, вошёл в состав ВС СССР.

С октября 1988-го по май 1989-го первый заместитель председателя Президиума Верховного Совета СССР. В 1989 году по предложению Михаила Горбачева избран Первым заместителем Председателя Верховного Совета СССР.

15 марта 1990 года Михаил Горбачёв был избран Съездом народных депутатов Президентом СССР. На посту председателя Верховного Совета его сменил Лукьянов.

Участие в деятельности ГКЧП

Анатолий Лукьянов в своих воспоминаниях пишет, что не считал введение чрезвычайного положения абсолютно оправданным. Об этом он прямо говорил участникам совещания, проходившего в кабинете премьер-министра СССР Валентина Павлова поздно вечером 18 августа. Сам он в состав Государственного комитета по чрезвычайному положению (ГКЧП) не входил. 20 августа группа российских руководителей (Руцкой, Хасбулатов, Силаев) встречалась в Кремле с Анатолием Лукьяновым. В ходе встречи с российской стороны были выдвинуты требования, сводившиеся «к прекращению деятельности ГКЧП, возвращению в Москву Горбачёва, но особых угроз при этом не высказывалось. У Лукьянова создалось впечатление, что эти требования не носили ультимативного характера». Отсутствие ультимативности в требованиях посетителей Кремля говорило об их желании не обострять ситуацию и тем самым удержать гэкачепистов от попыток силовых действий, а также не торопить события, то есть продлить неопределенность ситуации, выгодной Белому дому. Бывший член ГКЧП Олег Бакланов отмечал: «Лукьянов занимал очень мягкую позицию, в то время как от Верховного Совета зависело очень многое». Сам Лукьянов признавал: «я не входил в ГКЧП с самого начала - у меня были другие взгляды». Бакланов также там же отмечал тот факт, что Лукьянова арестовали позже всех остальных участников ГКЧП. По собственному мнению Лукьянова, его арестовали потому что «Горбачев и Ельцин боялись, что, если V Съезд народных депутатов СССР проведет он, депутаты могут свести на нет все результаты августовской победы демократии».

Привлекался к уголовной ответственности по делу об Августовском путче 1991 года. Депутат Государственной думы с 1993 по 2003 гг. от КПРФ.

В 1953 г. окончил юридический факультет МГУ, аспирант там же в 1953-56 годах.

В 1956-61 старший консультант юридической комиссии при Совете министров СССР.

В 1957 году был направлен юрисконсультом в Венгрию, затем в Польшу. 1961-76 – старший референт, заместитель заведующего отделом по вопросам работы советом президиумов Верховного совета СССР.

Работал в юридической комиссии при Совете Министров СССР, затем в отделе Президиума Верховного Совета СССР по вопросам работы Советов.

В 1977-1983 годах начальник секретариата Президиума Верховного совета СССР. В 1983-1985 годах первый заместитель заведующего, а в 1985-1987 годах заведующий Общим отделом ЦК КПСС. В 1987-1988 годах заведующий отделом административных органов ЦК КПСС. С октября 1988-го по май 1989-го первый заместитель председателя Президиума Верховного совета СССР.

Докторскую диссертацию защитил в 1979 году по теме «Государственное право».

В 1985 г. стал членом ЦК КПСС. С 1985г. - депутат ВС РСФСР, председатель комиссии законодательных предположений.

С 1987 депутат Верховного Совета СССР, с 1989 народный депутат от КПСС, вошел в состав Верховного Совета.

ГКЧП

В состав ГКЧП Лукьянов не входил, однако по мнению многих[кто?], был одним из инициаторов Августовского путча.

С 29 августа 1991 г. по декабрь 1992 г. находился в следственном изоляторе «Матросская тишина», после чего он был освобождён под подписку о невыезде. Против ареста Лукьянова выступил его коллега, председатель Верховного Совета РСФСР Руслан Хасбулатов, который вскоре сам стал арестантом.

23 февраля 1994 г. постановлением Государственной Думы была объявлена амнистия для всех участников путча, и уголовное дело было закрыто.

ГосДума

В декабре 1993 г. избран депутатом Государственной Думы первого созыва по одномандатному округу от Смоленской области, в 1995 г. и 1999 г. переизбирался.

Семья

Жена - Людмила Дмитриевна Лукьянова, профессор, доктор биологических наук, член-корреспондент Академии медицинских наук.

Дочь - Елена Анатольевна Лукьянова, профессор юридического факультета МГУ, доктор юридических наук.

Поэзия

Поэт, писал под псевдонимом Анатолий О́сенев - книга «Созвучие» (М., 1990). Писал также под псевдонимом Днепров.

Награды

Медаль ЦК КПРФ «90 лет Великой Октябрьской социалистической Революции»