Кобзон о сталине, хамасе и израиле. От Сталина до Путина: Умер Иосиф Кобзон - главный голос советской эстрады и символ эпохи Выступление кобзона перед сталиным

«Я сам себе судья, и надо мной никто не властен… Я прожил очень интересную, непростую, но красивую жизнь. У меня в этой жизни есть все. Есть моя любовь, есть мое продолжение: мои дети, мои внуки. Есть мои песни, мои слушатели» – И. Д. Кобзон. Более 50 лет на сцене, выступления перед Сталиным, Хрущевым, Горбачевым, Ельциным – жизнь Иосифа Давыдовича Кобзона тесно вплелась в историю СССР и России. Именно поэтому его голос является голосом не одного поколения. Иосиф Кобзон – не просто самый титулованный певец отечественного музыкального Олимпа, депутат Государственной Думы, музыкально-общественный деятель, но и один из самых любимых артистов нашей страны. Уникальные фотографии из семейных архивов, повествование от первого лица расскажут о взлетах и провалах, успехе и перипетиях судьбы Иосифа Давыдовича, которые вряд ли кто-то мог рассмотреть за ослепительным светом софитов.

Выступления перед товарищем Сталиным

Все когда-то происходит впервые. Мою первую учительницу звали Полина Никифоровна. Хороший человек. Как звать – помню. Навсегда помню. А вот фамилию забыл. У нее я научился писать и читать, рисовать и считать только на «пять».

А вот петь, пожалуй, научился сперва от мамы, а потом уже продолжил на уроках пения и в кружке художественной самодеятельности.

Тогда ведь никаких развлечений не было: ни дискотек, ни магнитофонов, ни телевизоров. Мама очень любила петь романсы и украинские песни. У нас стоял патефон и было множество пластинок. Мама пела, а я ей любил подпевать. Мы садились вечерами, зажигали керосиновую лампу и пели «Дивлюсь я на небо – та й думку гадаю: чому я не сокил, чому не литаю?…» Нравилась маме эта песня. И вообще волшебное было время. Керосин стоил дорого, его берегли и лампу зажигали, только когда на улице совсем темнело. Нас загоняли домой, и я с нетерпением ждал момента, когда мы с мамой начнем петь…

Это было какое-то завораживающее действо и зрелище. Тоску сменяла радость, слезы – веселье, когда пела свои любимые песни мама. И, вероятно, именно тогда я навсегда «отравился» пением. Песни стали моими «наркотиками».

Я пел в школе, пел со школьным хором на сцене городского ДК. Тогда не было смотров, конкурсов – были художественные олимпиады. И в десять лет я, как представитель Краматорска одержал первую победу на Всеукраинской олимпиаде художественной самодеятельности школьников, заслужив свою первую награду – поездку в Москву на ВДНХ СССР. И там мне удалось выступить перед моим знаменитым тезкой.

Дело в том, что на нашем концерте в Кремле присутствовал сам товарищ Сталин. Я пел песню Матвея Блантера «Летят перелетные птицы».

Короче, я впервые оказался в 1946 году в Кремлевском театре… Да-да, никакого Кремлевского дворца и киноконцертного зала «Россия» еще не было – только Колонный зал Дома Союзов. Он самым престижным считался, плюс два камерных, как и по сей день, – зал Чайковского и Большой зал Консерватории. Закрытый Кремлевский театр находился в здании у Спасской башни: как заходишь, сразу с правой стороны. И вот режиссер собрал нас всех там и сказал: «Сейчас начнем репетировать. Учтите: на концерте – строжайшая дисциплина, выпускать вас будут из комнаты только за один номер до выхода на сцену».

И мы все знали, что Иосиф Виссарионович Сталин может оказаться в зале. Нас предупредили: если вождь будет присутствовать, то любопытствовать и разглядывать его не надо. Мне так и сказали: «На Сталина не смотри». Но это все равно что верующему приказать «не крестись», когда перед тобой храм или священник. Возможности присмотреться, однако, у меня не было: только спел песню «Летят перелетные птицы» – и за кулисы, а там мне сразу велели: марш в комнату!

На следующий день нас провели по музеям, показали Москву, покормили, посадили в поезд и отправили домой.

А второй раз я предстал перед Сталиным уже в 1948 году. Опять-таки как победитель республиканской олимпиады я выступал в том же Кремлевском театре, и та же картина: ничего нового, только песня Блантера другая уже была – «Пшеница золотая». Я в белой рубашечке с красным галстуком вышел…

На сей раз я Сталина разглядел, потому что нас небольшое расстояние разделяло, но с перепугу – бросил молниеносный взгляд и сразу перевел его в зал. Как сейчас помню: с улыбкой на лице он сидел в ложе с правой, если со сцены смотреть, стороны и мне аплодировал. Рядом с ним сидели Молотов, Ворошилов, Булганин. Берии и Маленкова не было. Я видел Сталина только со сцены, когда пел. Ложа находилась метрах в десяти от меня.

Когда нам сказали, что будет Сталин, мы испугались выступать. Не потому, что боялись Сталина, а опасались, что, как увидим его, так язык, ноги и руки перестанут слушаться, и мы вообще выступать не сможем. Тогда не было принято записывать фонограммы, как это делается сейчас по принципу «как бы чего не вышло», чтобы, не дай Бог, что-то непредвиденное не произошло при президенте, на случай, если кто-то слова забудет или, что еще хуже, что-то лишнее скажет… Тогда, слава Богу, было другое время. Все должно было быть настоящим. И поэтому мы, чтобы не ударить в грязь лицом, все тщательным образом репетировали. Прогон концерта шел по нескольку раз, но мы все равно жутко волновались…

Я пел, и Сталин слушал меня. Я не смог долго смотреть на него, хотя очень хотелось. Помню, успел разглядеть, что был он в сером кителе. Я спел и поклонился, как видел кланяются в кино любимому царю. И поклонился уважаемой публике. Я спел и имел большой успех. Спел и на ватных детских ногах ушел за кулисы. Спел самому Сталину!

Так начиналась моя певческая карьера. Я был еще маленький и толком не понимал, что такое «вождь всех народов». Его звали Иосиф. И меня мама моя назвала Иосифом. Я думаю, остальным выступавшим, кто был постарше, было намного сложнее. К сожалению, в подробностях я не помню, как реагировал на мое выступление Сталин. Поскольку не помню, не хочу рассказывать, что он кричал «браво», поддерживая нескончаемые аплодисменты, или одобрительно улыбался мне… Сейчас я бы мог сказать, что угодно, но не хочу соврать.

А вот хорошо помню, как за год до этого, приезжая в Москву, тоже на смотр художественной самодеятельности, я 1 мая на Красной площади участвовал со всеми в демонстрации перед Мавзолеем. Помню, как все мы с восхищением смотрели на руководителей партии и правительства, которые организовывали и вдохновляли великую победу над фашизмом, и особенно во все глаза глядели мы на нашего героического, но такого простого вождя. Все это я хорошо помню. И еще навсегда остался в памяти салатового цвета занавес в Кремлевском театре.

Вот написал это и подумал: а ведь мне довелось жить при всех советских и послесоветских царях, кроме Ленина… Сколько их было? Сначала Сталин, потом Маленков, Хрущев, Брежнев, Андропов, Черненко, Горбачев, Ельцин, Путин, Медведев, снова Путин. Господи, неужели я уже такой старый…

Кстати, а песня Блантера мне тогда здорово нравилась. «Летят перелетные птицы в осенней дали голубой. Летят они в жаркие страны, а я остаюся с тобой…» Пел я ее от всей души: в Донецке, а потом и в Киеве, и в Москве. Когда через какое-то время показал врученную мне грамоту Матвею Исааковичу, старый композитор расплакался.

И еще один важный для меня момент. Когда мне как певцу-победителю украинской олимпиады дали путевку в Москву, мама сказала: «Если хочешь, повидайся с отцом». И я повидался. Однако его отношение к маме и мое благодарное отношение к отчиму, к Бате, сделало наше общение совсем формальным. Он отвел меня, как сейчас помню, в Детский мир на Таганку. Купил мне какой-то свитерок, еще что-то купил. Я поблагодарил. А он сказал, что у него завтра будет хороший обед, и чтобы я приходил. В ту встречу я узнал, что у него в новой семье уже два сына подрастают.

Народный артист СССР, известный советский и российский артист Иосиф Кобзон ушел из жизни 30 августа. Долгие годы певец боролся с тяжелой болезнью - несколько раз его оперировали, проводили химиотерапию, он впадал в кому. И вот, не дожив чуть более 10 дней до своего дня рождения, Кобзон ушел из жизни в реанимационном отделении частной клиники в центре Москвы.

Редакция сайт собрала топ-10 малоизвестных фактов об артисте, который практически всю свою жизнь провел на сцене.

Побег от войны и "потеря" мамы

Иосиф Кобзон родился неподалеку Артемовска в небольшом городке Часов Яр. Когда началась Вторая мировая война, его отец сразу ушел на фронт, а мама собрала детей, села в поезд, не зная куда он идет, и уехала. Главное в этой ситуации было сбежать подальше от границы и военных действий.

"Помню, как мать пошла доставать воду на станцию и отстала от поезда. И вот мы остались без мамы - это было самое страшное. А потом она догнала нас через два дня", - вспоминал в одном из интервью Кобзон.

При этом на протяжении всей жизни именно мама была для артиста "Богом, религией и верой, с которой он не хотел расставаться, и в то же время не понимал, как у нее хватало времени на большую семью".

Наколки в 13 лет

Иногда летние каникулы будущий заслуженный артист проводил у своего дяди в селе в Кировоградской области. В те времена семья жила в Днепропетровске. Тогда мальчик часто бегал на речку с друзьями рыбачить. Они-то и начали да ним шутить, что он еврей и побоится сделать наколку.

Однако он не побоялся. Ребята тремя обмотанными нитками иголками сделали ему татуировки. На пальцах у него были инициалы, на спине надпись "Не забуду мать родную", а также изображение орла. Но уже под вечер мальчику стало плохо, пошло заражение, и дядя с тетей его еле спасли.

Уже позже, когда Кобзон начал выходить на сцену, ему стало очень стыдно от блатных татуировок, на которые все обращали внимание, и он свел их, оставив только изображение орла.

"Карьера" боксера

Во время обучения в горном техникуме в Днепропетровске парень, помимо художественной самодеятельности, начал заниматься еще и боксом. Сам он говорил, что удавалось побеждать соперников с помощью "дурной силы". Но вот когда он одержал четыре победы, не оказалось соперника его весовой категории и он решил выйти на ринг против спортсмена, который имел более высокий разряд. Сразу после начала боя Кобзона нокаутировали, и тогда он понял, что "дурную силу можно противопоставить только лучшим знаниям и умениям".

Всего за свою "боксерскую" карьеру Кобзон одержал 18 побед и четыре поражения.

Три жены и десять внуков

За свои 80 лет Кобзон успел трижды жениться. В 28 лет он впервые женился на Веронике Кругловой, с которой прожил в браке всего два года. Не намного длиннее был брак с актрисой и певицей Людмилой Гурченко - всего три года. Но третий его союз с Нинель Дризиной продлился аж до смерти. Всего три года не хватило для того, чтобы отпраздновать золотую свадьбу (50 лет брака).

У Кобзона осталось двое детей - Андрей и Наталья. Кроме этого у него есть 10 внуков.

Дважды выступал перед Сталиным

Впервые певец выступал перед Сталиным в Кремлевском театре, где проходил заключительный концерт школьной художественной самодеятельности. Он представлял на нем Украину и исполнял песню Матвея Блантера "Летят перелетные птицы".

Второй же раз Кобзон вышел на сцену и пел в присутствии Сталина через несколько лет. Тогда он исполнял "Пшеницу золотую" того же Блантера.

Годы спустя в интервью одному из изданий Козон заявил, что видел, как Сталину нравится его исполнение, а сам ему симпатизировал на протяжении всей жизни.

Связи с русской мафией

В мае 1995 года власти США отказали Кобзону во въезде на американскую территорию, объясняя это тем, что певец имеет связи с русской мафией.

Сам же артист заявлял, что въезд в США закрыт не только ему, но и всем членам его семьи. Основанием для этого стали якобы письма его недругов, где они оклеветали его.

По его словам, он был готов лично приехать в США, для того чтобы ответить на все вопросы, интересующие американских правоохранителей и закрыть этот вопрос навсегда.

Освобождал заложников "Норд-Оста"

Все прекрасно помнят захват чеченцами здания Театрального центра в Москве, где шел мюзикл "Норд-Ост". Тогда, по официальным данным, погибли 130 человек, но есть утверждения, что жертв больше и цифра составляет 174 заложника.

Многие говорят, что жертв могло быть и больше, если бы не отважность Кобзона. Позже он сам рассказывал, что как только увидел по телевизору сообщение о захвате заложников, то бросился к ним. Он потребовал впустить его в здание и с помощью своего звания заслуженного артиста Чечено-Ингушской СССР добился расположения главаря террористов. Тем самым он смог вывести из здания нескольких женщин и детей.

Всего в "Норд-Ост" он ходил четыре раза. Впервые - сам, а затем брал с собою Ирину Хакамаду, Леонида Рошаля, доктора из Иордании, Руслана Аушева, Евгения Примакова.

Памятник в Донецке

Ровно 15 лет назад, а именно 30 августа 2003 года, в оккупированном ныне Донецке Кобзону открыли памятник. Его автором стал московский скульптор Александр Рукавишников. Монумент отлили из бронзы, а певца изобразили в наброшенном на плечи пальто.

Сам артист почти полтора года не соглашался на установку ему памятника при жизни. Но после долгих уговоров, в том числе и при участии тогдашнего губернатора Донецкой области Виктора Януковича, сдался.

Рекордсмен книги Гиннесса

Иосифа Кобзона официально признали самым титулованным артистом Российской Федерации. В общей сложности у него есть более 180 наград и титулов. И это официально зафиксировано в Книге рекордов Гиннесса.

Среди прочего он несколько раз является заслуженным артистом, правда, его и лишали этого звания (14 мая 2018 президент Петр Порошенко подписал соответствующий указ), у него есть несколько десятков разных медалей и орденов за заслуги, он удостоен почетных титулов, премий и гран-при.

Репертуар на тысячи песен и борьба с фанерой

По разным оценкам, в репертуаре Кобзона было не менее 3 000 песен. При этом все их он помнил наизусть. Известно, что на концертах его музыканты и вовсе не пользовались нотами, а сам артист помнил не только тексты, но любые интонирования и модуляции песен, и здесь уже не было разницы, на каком языке он выступал - русском, английском или идише.

Певец являлся еще и ярым сторонником борьбы пения под фонограмму российскими артистами. Перед вторым сроком в Госдуму он распространял агитацию, где призывал артистов отказываться от "фанеры" и всегда петь вживую.

11 сентября патриарх советской эстрады, уроженец Донбасса, член редакционного совета «Бульвара Гордона» отмечает 75-летие

О том, что я не ношу шляпы, сожалею по той лишь весомой причине, что не могу молча снять головной убор перед Певцом, Гражданином и Человеком Иосифом Давыдовичем Кобзоном. Пока в преддверии его 75-летия мои коллеги состязаются в выборе подобающих юбиляру эпитетов: «легенда», «эпоха», «символ», «великий», прибегать к словам из давно затертой колоды не хочется, но ведь иначе о нем, народном артисте СССР, России и Украины, депутате Госдумы пяти созывов и нашем земляке, наконец, которому при жизни поставлен в Донецке бронзовый памятник, и не скажешь. Впрочем, он в том числе и потому остается на протяжении полувека лидером на музыкальном Олимпе, что к дифирамбам относится снисходительно-насмешливо и при каждом удобном случае «обеззараживает» их приторность солидной порцией самоиронии. Вот и в канун нынешних торжеств мэтр во всеуслышание объявил: «Я — нафталин. Кто-то же должен с молью бороться».На фоне доморощенных подражателей Тимберлейку, Агилере и Бейонсе могучая фигура Кобзона напоминает исполинское дерево среди анемичной эстрадной флоры и фауны. К нему все бегут за помощью, в его тени может укрыться каждый, но эта же мощная и высоченная крона притягивает к себе громы и молнии. Надо ли удивляться тому, что Иосифа Давыдовича и мифологизировали, и демонизировали, и превращали то в икону, то в мишень по обе стороны океана?

В конце концов, даже большинство из заклятых оппонентов поняли: он такой, как есть, - чуть старомодный, сентиментальный, слишком для нынешнего циничного общества идейный и живущий каждый день на разрыв аорты.

Кобзон не только сделал имя себе, но и создал особый жанр, он знает, как выжать из публики слезы и как незаменим юмор там, где все может перечеркнуть патетика. Фальшивые в устах других артистов и депутатов духоподъемные стандарты со словами «Родина», «патриотизм» и «долг» звучат в его исполнении предельно искренне, ведь право на них Иосиф Давыдович доказал своей жизнью, вехами которой были не только ударные комсомольские стройки у черта на куличках, но и остров Даманский, Афганистан, Чернобыль, «Норд-Ост», куда он первым отправился на переговоры с захватившими заложников террористами.

Всего в нем с избытком, с каким-то ветхозаветным размахом: прекрасный, не стершийся от беспрецедентных песенных марафонов баритон, необъятный, в три тысячи песен на русском, украинском, английском, идиш, бурятском и прочих языках репертуар, уникальная, позволяющая и через 50 лет воспроизвести единожды исполненные текст и мелодию со всеми модуляциями, интонированием и проигрышами, память, феноменальная выносливость... Достаточно вспомнить прощальный тур Кобзона, приуроченный к его 60-летию, который завершился почти 11-часовым концертом: с 19.00 до 5.45 следующего утра - кто еще из певцов на такое способен?

На сцене и в Госдуме мы привыкли видеть его сильным, уверенным в себе, почти неуязвимым - эдаким сверхчеловеком, и даже после сепсиса и 15-суточной комы, наступившей вследствие перенесенной им в январе 2005-го онкологической операции, о которой в одном из наших интервью Иосиф Давыдович рассказал с шокирующей обывателя откровенностью, он своим трудоголическим привычкам не изменил. На персональном сайте, подаренном ему дочерью Наташей к 70-летию, - плотный список запланированных дел и мероприятий, в записной книжке очередные «сделать», «позвонить», «встретиться», «поздравить с днем рождения или годовщиной свадьбы», и нигде не значатся пункты: «посетить врача», «принять лекарство», «пройти процедуру».

Не сомневаюсь: многим из тех, кого эта страшная болезнь подкосила, его пример дал надежду и веру, во всяком случае, Кобзон доказал, что даже неизбежное поражение можно превратить в победу, если не поддаться отчаянию и жалости к себе, если не доживать отмеренный судьбой срок, а жить. Он не скрывает, что на этом свете его держат врачи, жена Неля и сцена, но как человек мужественный, готовый смотреть правде в глаза, признает, что прежней востребованности уже, к сожалению, нет, что сил не хватает не только на то, чтобы летать и ездить, однако к кокетливому хору артистов, которые, по их словам, мечтают умереть на глазах публики, не присоединится ни за что. Поэтому свой нынешний тур певец назвал - в пику болезни! - не прощальным, а юбилейным.

Пройдут его концерты и в Украине: в Донецке, Днепропетровске и Киеве - трех городах, с которыми судьба его связала наиболее тесно, а вот поездка в Соединенные Штаты,

где тоже были запланированы выступления, не состоится - на сообщение, что Госдепартамент, безосновательно зачисливший Иосифа Давыдовича в крестные отцы русской мафии, опять отказал ему в визе, интернет в совершенно кобзоновском стиле отозвался анекдотом: «А нечего 11 сентября рождаться!».

«А МЫ НЕ ПЛЫЛИ - МЫ РАЗГОВАРИВАЛИ»

Иосиф Давыдович, я несказанно рад, что мы снова, в который уже раз, встретились для серьезного и обстоятельного разговора. Кто-то удивится: неужели еще остались какие-то темы или вопросы, которые мы не обсудили? - но я-то знаю, что с вами можно говорить бесконечно, и всегда это будет интересно, потому что за плечами у вас невероятная жизнь...

Я, Дима, байку сейчас вспомнил: когда затонул океанский лайнер и в Одесском порту всех пассажиров уже считали погибшими, вдруг подплывают к пирсу два спасшихся еврея. Сбежались зеваки, смотрят округлившимися глазами: «Вы откуда?» - и те называют судно, которое лежит на морском дне. «Как? - спрашивают их. - Выходит, вы не утонули?». - «Да, мы спаслись, а что?». - «Как же доплыли-то?». Они плечами пожали: «А мы не плыли - мы разговаривали». Вот и мы так же с тобой разговариваем - значит, есть о чем.

«Ну почему так безжалостно бежит время, бежит и отнимает у нас жизнь? - не успеешь начать жить, а тень смерти уже где-то рядом...

Вспоминаю свое страшно бедное, но все равно счастливое детство. Счастливое, несмотря на то, что по нему прокатилась Великая Отечественная, ставшая главным воспитателем моего поколения.

Родился я в Украине. В Донбассе. В небольшом городке Часов Яр. У нас называют их ПГТ - поселок городского типа: это моя историческая родина, а дальше семейные пути привели меня во Львов - там нас и застала война. Отец ушел на фронт, а мать с детьми, со своим братом-инвалидом и мамой, нашей бабушкой, решила эвакуироваться. Я, когда возвращаюсь к памяти детства, совершенно четко помню эту нашу эвакуацию, помню вагон, переполненные станции и то, как мама бегала для нас за водой и... отстала от поезда. Помню, как все мы - и бабушка, и дядя, и братья, и я, как самый младший, были в панике: пропала мама! - а вся надежда у нас всегда была на нее, но через три дня на какой-то станции мама нас догнала. Так мы попали в Узбекистан, в город Янгиюль - в 15 километрах от Ташкента.

Я четко помню военное детство, помню, как мы жили в узбекской семье, в их глиняном домике, где даже полы были глиняные. С 41-го по 44-й все мы ютились в одной комнате - наши семьи разделяла только занавеска. Когда устраивались на ночлег, выкладывались тюфяки, и все ложились, что называется, штабелями. Каждое утро взрослые собирались на работу - поднимали и нас, детей, чтобы покормить.

Кормили в основном какой-то тюрей, и так, чтобы сытно было весь день, варился так называемый суп... Мама моя была в этом деле находчивая, хозяйка, еду готовила, казалось, из ничего. Все съедобное шло в ход: картофельные очистки, щавель, просто зеленые листья или какая-то кусачая лечебная трава, которую так любят есть собаки и кошки, когда им не хватает витаминов или какая-нибудь нападает болезнь. Все это она добавляла в бульон, для которого покупала свиную голову и свиные ножки, вываривала их, и бульон получался жирный. Чистые, золотистые капельки жира в нем были такие, что текли слюнки, причем бульона хватало на всю выварку, а она большая была, алюминиевая - на этом целую неделю тянули.

Хлеба не было - лишь иногда нас, детей, баловали узбекскими лепешками, но в основном заедали мы всю эту тюрю жмыхом. Мы жили рядом с забором маслобойного завода, и вот там удавалось этим жмыхом, который делался из отходов семечек подсолнечника, разжиться. Пахучий, до приятного головокружения, и такой твердый, что его можно было грызть бесконечно, жмых этот был главным детским лакомством - смешиваясь со слюной, он успокаивал наши вечно хотящие есть желудки. Еще мы насыщались смолой, обыкновенной черной смолой - жевали ее целыми днями, это была наша жвачка, и этим тоже утоляли голод.

Покормив, взрослые выгоняли нас гулять на улицу - весь день и день за днем мы проводили именно там, гоняли с мальчишками босиком, устраивая обычные пацанячьи игры, так что моим детским садом была улица.

Не сказать, чтобы я тогда был заводилой, но всегда руководил всем как командир. Конечно, дрались, но очень быстро мирились и тем самым учились не держать друг на друга зла - потрясающе добрый и гостеприимный узбекский народ останется в моей памяти навсегда.

...Скоро стало немножечко легче. Мама начала работать начальником политотдела совхоза (до этого, в Украине, еще с Часова Яра она была судьей), мы с братьями как могли ей помогали, бегали на базар с кружками продавать холодную воду. «Купи воду! Купи воду!» - наперебой кричали мальчишки, и в жару, под палящим узбекским солнцем, ее покупали охотно. Правда, за какие-то копейки, но и это нам помогало, и мы выживали и... выжили.

Мама моя родилась в 1907 году, девушкой жила под фамилией Шойхет, но вышла замуж и стала Идой Исаевной Кобзон. Мама любила меня, любила очень, любила больше всех, потому что был я у нее самый младшенький. Это уже потом, когда в семье появился шестой ребенок - сестричка Гела, она стала самой любимой - еще и потому, что была девочкой. Мама никогда не звала меня по имени - только сынуля, и я тоже ее очень любил, и всегда-всегда, до последних дней звал мамулей. Делала она для меня все, что могла, и если оставалась одна конфета, конечно, доставалась она мне, если на Новый год маме удавалось раздобыть мандаринку, она стыдливо прятала ее от других, чтобы накормить меня. Не стало мамы в 1991 году...

Как только в 44-м Донбасс освободили от немцев, мы тут же вернулись в Украину и поселились в городе Славянске. Жили в семье погибшего маминого брата Михаила у жены его тети Таси - доброй русской женщины с двумя сыновьями (у мамы моей два брата погибли на фронте).

Жили у тети Таси мы потому, что в 43-м с фронта вернулся отец, контуженный, но вернулся не к нам, а... остался в Москве, где лечился и... увлекся другой. Звали ее Тамара Даниловна - прекрасная такая дама, педагог. Отец, Давид Кунович Кобзон, как и мама моя, был политработником (я единственный, кстати, из всех детей, кто сохранил его фамилию). Отец честно признался маме, что решил создать другую семью, - в общем, оставил нас.

До 45-го мы прожили у тети Таси - там же и встретили День Победы, а потом переехали в Краматорск. Мама работала в суде адвокатом, и здесь, в 45-м, я пошел в школу. Бедная мама моя - досталось ей горя! Все легло на ее плечи, но все она выдержала, а в 46-м встретился ей по-настоящему хороший человек - Михаил Михайлович Раппопорт, 1905 года рождения, и к нам в семью пришла радость - появилась сестричка Гела. Язык не поворачивается назвать этого человека отчим - я с гордостью звал его Батя. Мы все до конца дней безумно любили его, а он рано ушел из жизни. Не хватило у бывшего фронтовика здоровья, нет его больше, но во мне он по-прежнему есть. Батя. Мой Батя!

...Странное дело: в детстве я всегда был отличником и одновременно хулиганом, но не в том смысле, что антиобщественный элемент, а просто никогда не отказывался подраться, если драться нужно было, как говорится, за справедливость, то есть был хулиганом иной породы - мне нравилась роль Робин Гуда. Для мамы я оставался сынулей, а улица звала своего командира Кобзя - улица, конечно, затягивала и меня, но хорошо учиться никогда не мешала. Мама сохранила похвальные грамоты с Лениным и Сталиным - в основном за мою учебу, но есть среди них и такие, которые свидетельствуют, что я был победителем и на олимпиадах по художественной самодеятельности.

Одна из них - девятилетнему Иосифу Кобзону «за лучшее пение»: мне тогда, в 46-47-м, здорово нравилась песня Блантера «Летят перелетные птицы». Пел я ее просто от души в Донецке, а потом и в Киеве, и когда спустя время показал эту грамоту Блантеру, старый композитор расплакался.

Как певцу-победителю украинской олимпиады мне дали путевку в Москву. Родного отца я не помнил, но, когда пришло время ехать в столицу, мама сказала мне: «Если хочешь, с ним повидайся», и я повидался, однако его отношение к маме и мое благодарное отношение к отчиму сделало наше общение очень формальным. Отец отвел меня, как сейчас помню, в Детский мир на Таганку, купил какой-то свитерок, еще что-то... Я поблагодарил, а он сказал, что у него завтра будет хороший обед и чтобы я приходил, - еще сказал, что в новой семье у него уже два сына.

В следующий раз мы встретились, когда я стал известным артистом: просто московская прописка нужна была позарез. Я заканчивал Гнесинский институт, и чтобы расти дальше, необходимо было остаться в Москве. Весь Советский Союз распевал мои песни: «А у нас во дворе», «Бирюсинка», «И опять во дворе», «Морзянка», «Пусть всегда будет солнце» - да мало ли было успехов, которых успел на эстраде добиться, но, как назло, московской прописки у меня не было, и бывший отец мне не отказал. Это был 1964 год...».

«НЕ ШУМИ ТЫ, РОЖЬ, СПЕЛЫМ КОЛОСОМ. ТЫ НЕ ПОЙ, КОБЗОН, СИПЛЫМ ГОЛОСОМ...»

- Вы, знаю, дважды перед самим Сталиным пели - что именно и как это происходило?

В то время, когда ты еще не родился, когда не было ни дискотек, ни караоке, ни разных хайтековских нововведений, свободное время все на улице да в самодеятельности проводили.

Представь тусклый свет керосиновой лампы - при нем мы уроки делали, тряпичный мяч - им гоняли в футбол, и песни - они скрашивали тот незатейливый быт. Мы же в Донбассе жили, а Украина - она певческая, и нас в хор или на занятия художественной самодеятельности не загоняли - мы сами туда с удовольствием шли, потому что любили петь, потому что это было продолжением общения, замечательным времяпровождением.

Так получилось, что я немножко среди своих сверстников выделялся - вообще, верховодил, был лидером, и, скажем, в пионерлагере меня всегда выбирали председателем совета дружины, а в краматорской самодеятельности наш педагог - как сейчас помню, Василий Семенович Тарасевич - сольные песни мне доверял. Потом, когда мутационный период начался, меня еще дразнили - девчонки-насмешницы распевали дуэтом (напевает): «Не шуми ты, рожь, спелым колосом. Ты не пой, Кобзон, сиплым голосом»... У меня тогда уже ломка пошла, а до этого голос нормальный был - я знал все популярные песни и по заявкам фронтовиков их исполнял.

- Это какие-то вещи Блантера были, наверное?

Да, конечно: «Пшеница золотая», «Летят перелетные птицы», а еще Фрадкина - «Ой, Днепро, Днепро...

- ...ты широк, могуч, над тобой летят журавли»...

Короче, как представитель Краматорска, я стал победителем областной олимпиады в Донецке, потом - республиканской в Киеве, а лауреатов посылали на заключительный концерт в Москву - там проводилась Всесоюзная олимпиада художественной самодеятельности школьников. Так я впервые оказался в 1946 году в Кремлевском театре... Да-да, никакого Кремлевского дворца и киноконцертного зала «Россия» еще не было - только Колонный зал...

- ...Дома Союзов...

Он самым престижным считался, плюс два камерных, как и по сей день, - зал Чайковского и Большой зал Консерватории. Закрытый Кремлевский театр находился в здании у Спасской башни - как заходишь, сразу с правой стороны, и вот режиссер собрал нас всех там и сказал: «Сейчас начнем репетировать. Учтите: на концерте - строжайшая дисциплина, выпускать вас будут из комнаты только за один номер до выхода на сцену».

- Вы знали, что Сталин в зале?

Конечно, но нас предупредили: если вождь будет присутствовать, любопытствовать и разглядывать его не надо.

- А Сталина предупредили, что Кобзон будет петь?

- (Смеется). Да, хорошая шутка, но как можно ребенку - а мне в 46-м году девять лет было - сказать в то время: «На Сталина не смотри»? - это все равно что верующему приказать: не крестись, - когда перед тобой храм или священник. Возможности присмотреться, однако, у меня не было: только спел песню «Летят перелетные птицы» - и за кулисы, а там мне сразу велели: марш в комнату!

На следующий день нас провели по музеям, показали Москву, покормили, посадили в поезд и отправили домой, а второй раз я предстал перед Сталиным уже в 48-м. Опять-таки как победитель республиканской олимпиады я выступал в том же Кремлевском театре, и та же картина - ничего нового, только песня Блантера другая уже была - «Пшеница золотая». (Напевает): «Мне хорошо, колосья раздвигая»... Я в белой рубашечке с красным галстуком вышел...

- ...и Сталина на сей раз разглядели?

Да, потому что нас небольшое расстояние разделяло, но с перепугом - бросил молниеносный взгляд и сразу перевел его в зал. Как сейчас помню: с улыбкой на лице он сидел в ложе с правой, если со сцены смотреть, стороны и мне аплодировал.

Из книги Иосифа Кобзона «Как перед Богом».

«Перед выступлением нам сказали, что будет Сталин, и он действительно сидел в ложе среди членов правительства (рядом с ним находились Молотов, Ворошилов и Булганин - Берии и Маленкова не было). Я видел Сталина только со сцены, когда пел (ложа находилась метрах в 10-ти от меня, с правой стороны от сцены). Когда нам сказали, что будет Сталин, волновались мы жутко - не потому, что боялись Сталина, а боялись, что, как увидим его, язык, ноги и руки перестанут слушаться. Тогда не было принято записывать фонограммы, как это делается сейчас по принципу «как бы чего не вышло», чтобы, не дай Бог, при президенте что-то непредвиденное не произошло (вдруг кто-то слова забудет или, что еще хуже, лишнее скажет)... Тогда, слава Богу, было другое время - все должно было быть настоящим, и поэтому мы, чтобы не ударить лицом в грязь, все тщательным образом репетировали, и хотя прогон концерта шел по нескольку раз, все равно сильно переживали.

Я исполнял песню «Летят перелетные птицы» - пел, и Сталин меня слушал. Долго смотреть на него я не мог, хотя очень хотелось, - дело в том, что перед выходом меня предупредили, чтобы этого я не делал. Очень мало я видел его, но, помню, успел разглядеть, что он был в сером кителе. Я спел и поклонился, как, видел, кланяются в кино любимому царю, и поклонился уважаемой публике. Имел большой успех, но на ватных детских ногах ушел за кулисы. Спел самому Сталину! - так начиналась моя карьера, но я был еще маленький и толком не понимал, что такое «вождь всех народов»... Его называли Иосиф, и меня моя мама назвала Иосифом.

К сожалению, в подробностях я не помню, как реагировал на мое выступление Сталин, а поскольку не помню, рассказывать, что он: «Браво!» кричал, поддерживая нескончаемые аплодисменты, или мне улыбался, не стану... Сейчас я бы мог сказать что угодно, но не хочу врать - помню лишь, что иногда смотрел на него, и еще помню, как за год до этого, приезжая в Москву, тоже на смотр художественной самодеятельности, 1 Мая на Красной площади участвовал в демонстрации перед Мавзолеем. Помню, как все мы влюбленно и восхищенно смотрели на руководителей партии и правительства, которые организовывали и вдохновляли мировую победу над фашизмом, и особенно во все глаза глядели мы на нашего героического, но простого вождя. Навсегда также остался в памяти салатовый занавес в Кремлевском театре...

Вот написал это и подумал: а ведь мне довелось жить при всех советских и послесоветских царях, кроме Ленина... Сколько их было? Сначала Сталин, потом Маленков, Хрущев, Брежнев, Андропов, Черненко, Горбачев, Ельцин, Путин, Медведев... - Господи, неужели я уже такой старый?

«САША СЕРОВ ПРОИЗНЕС: «ЕСЛИ ВЫ ДАЖЕ СКАЖЕТЕ, ЧТО ПЕРЕД ЛЕНИНЫМ ПЕЛИ, Я ВСЕ РАВНО ПОВЕРЮ»

Насколько я слышал, тот факт, что вы дважды перед Сталиным пели, произвел на певца Александра Серова неизгладимое впечатление...

- (Смеется). Он просто настолько моим рассказом был впечатлен, что выдавил лишь одну фразу: «Иосиф Давыдович, я вам верю». - «Спасибо, - ответил я, - а что, я когда-нибудь дал тебе повод в моих словах усомниться?». - «Нет, - произнес Саша, - и если вы даже скажете, что перед Лениным пели, я все равно поверю». Это, конечно, шутка (смеется), но все остальное - правда.

- На вопрос одного из моих коллег: «Любили ли вы тогда Сталина?» - вы ответили: «Я его и сейчас люблю»...

В принципе, да.

- Хм, а что вы имели в виду?

Некий образ, конечно, и от него неотделимы песни, которые мы пели «о Сталине мудром, родном и любимом». Ну кто мог заставить людей с криком: «За Родину! За Сталина!» идти на подвиг, на смерть?

Теперь, однако, когда всем известно, сколько кровавый вождь натворил, вам он как человек, как личность, противен?

Трудно мне сейчас, по прошествии стольких лет, о том, что он сделал, судить. У меня во время Великой Отечественной погибли близкие - два маминых родных брата: дядя Миша и дядя Боря, а в 43-м в московский госпиталь контуженого отца привезли, так что настрадались они прилично, но тоже любили Сталина и тоже шли в бой с его именем, которое было символом Победы. Можно сейчас сколько угодно говорить о том, что победила страна, победил народ, но ни одной операции без согласования с Верховным Главнокомандующим наши военачальники не проводили.

Вы мне неоднократно рассказывали, как совсем юным дружили с такими выдающимися певицами и актрисами, как Клавдия Шульженко, Лидия Русланова, Зоя Федорова, но две из них не один год в сталинских лагерях отсидели и впечатлениями об этом ужасе с вами наверняка делились...

Более того, Дима, в свое время мы ездили по стране с популярной программой «Артисты эстрады, театра и кино», которую проводили на стадионах (режиссером ее был Илья Яковлевич Рахлин - царствие небесное всем, о ком говорю!), а вечерами, после концертов, собирались в гостинице. Общение народ артистический любит - сегодня это называют тусовками, а раньше просто встречами, вечеринками, и вот я ходил к Лидии Андреевне Руслановой, которую называл Барыней, а она меня - касатиком, а у нее собирались подруги: Любовь Петровна Орлова, Клавдия Ивановна Шульженко, Зоя Алексеевна Федорова - Зайчик, как мы ее окрестили...

- Неплохая компания...

Да, а еще Капа Лазаренко, Люся Зыкина... Вместе мы чаевничали, и я у них был..

- ...единственным мужчиной...

- (Смеется). Мне персонально ставили старый-престарый графинчик еще царских времен - тогда такой вкусной водки, как сейчас, не было, поэтому Барыня непременно ее настаивала: с утра заливала в лафитничек и корочки лимона или какие-нибудь ягоды туда засыпала. Вечером я баловал дам чаем (а они меня - водочкой) и в таком окружении просто блаженствовал - было столько рассказов и воспоминаний! Помнишь, на экраны вышел фильм Никиты Михалкова с Гурченко «Пять вечеров»? - но поверь, ни одна киносказка, даже талантливо сделанная, с теми посиделками не сравнится. Еще с нами сиживала, хотя и крайне редко, Тата Окуневская...

Тоже отсидевшая, которая позднее в мемуарах писала, что их и насиловали в лагерях, и били, и издевались над ними - делали все, что угодно....

Никто над ними не издевался! - в составе артистических бригад они выступали с концертами, но Лидия Андреевна, например, сама мне рассказывала, за что села и как ее предупреждали. Она, правда, на эти предостережения внимания не обратила, потому что ее очень любил Сталин, и не было ни одного концерта в Кремле, на который Русланову бы не звали.

- Она из-за маршала Жукова пострадала, да?

Не из-за Жукова, а из-за генерал-лейтенанта Крюкова...

- ...ее мужа - одного из ближайших соратников Жукова, под которого, собственно, и копали...

Нет-нет, как говорят в Одессе, ты знаешь все, но не точно. Дело в том, что когда они возвращались из Германии после победы...

- ...везли с собой эшелоны трофеев...

Вот это уже ближе к истине - привезли очень много имущества, и это стало причиной сталинского гнева... Ну и опять вопрос: как отнестись к решению царя, который наказал своих генералов за жадность? Не секрет ведь, что Жуков дал войскам после победы три дня на грабеж и разгул: мол, делайте что хотите. Что успеете нахапать - ваше, но на четвертый день за мародерство расстреливать будут на месте, поэтому гребли все подряд: аккордеоны...

- ...сервизы...

Гармошки губные - все, что могли ухватить. Грабили музеи, магазины, квартиры, а через три дня наступило затишье и уже Берзарин, комендант Берлина, строго следил за тем, чтобы разбоя и мародерства не было, но, конечно же, увезли очень много. Ну а что делать? - это война: немцы, когда наши города занимали, грабили нас, мы им ответили тем же...

«РУСЛАНОВОЙ ВЕРНУЛИ ВСЕ, ЧТО ПРИ АРЕСТЕ У НЕЕ ОТОБРАЛИ, - ЦЕННЕЙШИЕ КАРТИНЫ, ОЧЕНЬ ДОРОГИЕ ЮВЕЛИРНЫЕ УКРАШЕНИЯ»

Тем не менее пострадавшие от тяжелой сталинской десницы Русланова, Федорова и Окуневская были обозлены, ругали вождя?

Нет, и той же Лидии Андреевне вернули, между прочим, все, что при аресте у нее отобрали. Я неоднократно бывал у нее дома возле метро «Аэропорт»: в ее квартире висели редчайшие, ценнейшие картины.

- Она же антиквариат и бриллианты любила...

Да, у нее были очень дорогие ювелирные украшения. Кстати, когда трагически ушла из жизни Зоя Алексеевна Федорова, ходили слухи, что она была убита в собственной квартире якобы из-за драгоценностей. Почему совершено то страшное преступление, не выяснил до сих пор никто, но Русланова - это совсем был другой уровень.

- Всенародная любимица - еще бы!

Ее первым мужем был знаменитейший конферансье Михаил Наумович Гаркави (они и после развода дружили), потом она вышла замуж за генерала Крюкова, а Зайчик была скромной, милейшей женщиной, которая полюбила американского военного атташе (впоследствии - вице-адмирала ВМФ США Джексона Тейта). За то, что с иностранцем встречалась, и Тата Окуневская пострадала - «холодная война» шла, и обе они стали жертвами сложной политической ситуации.

Из книги Иосифа Кобзона «Как перед Богом».

«Однажды на фестивале искусств России в Грозном спускаюсь в гостинице вниз и вижу: сидит моя барыня одна - печальная сидит. Я: «Ой, барыня...». Бросился к ней, расцеловались, спрашиваю: «Что вы тут в холле делаете?», а она отвечает: «Сижу и думаю, кому здесь нужна?».

- Ну что вы, Лидия Андреевна!

- Да ничего, касатик, - никто вот не встретил, номера в гостинице нет: что ж остается мне думать?!

- Это с вами просто пошутили, вас давно ждет отдельный номер! - с этими словами хватаю ее чемодан и в свой номер веду.

- Так это ж твой, - говорит Русланова.

- Нет, Лидия Андреевна, - уверяю, - это ваш номер, а то, что я поставил в нем свой чемодан, свидетельствует только о том, что я знал, что вы приедете и будете здесь жить...

- Ой, какой же ты хитрый! Ничего ты не знал, потому что спросил внизу: почему я здесь?

- Нет-нет, - стал выкручиваться я, - я предполагал, что вы приедете, просто не знал, что так быстро вас встречу.

- Ну, ладно-ладно. Теперь-то ты куда?

- Я? На рынок (мне нравилось тогда ходить на рынок за фруктами да разными южными яствами).

- Тогда ягод купи, а я уж к вечеру, касатик, любимую настоечку тебе приготовлю...

Возвращаюсь с рынка, звонок: «Вот вы поселили в свой номер Русланову, а ведь у нас действительно больше номеров нет...». Я: «Ну что ж, нет так нет, значит, с кем-нибудь из музыкантов моих поселюсь - ничего страшного». Они туда-сюда... - в конце концов, номер мне нашли, но потом произошло самое интересное: «А что нам делать с Руслановой? Она нам - как снег на голову...».

- Неужели вы думаете, - возмутился я, - что она просто так взяла и приехала в Грозный с концертом? Наверняка кто-то ее пригласил и... про это забыл, так что надо что-то придумать.

Они руками разводят - не знают, что делать, и тогда я позвонил Татаеву, их министру культуры: «Ваха Ахметыч, ну как же так? Кто-то из ваших пригласил в Грозный такую великую артистку, но не встретил, не обеспечил ее ни жильем, ни работой...». Татаев расстроился: «Сейчас концертный выезд готовится... Это километров 70 от Грозного - давай отправим ее туда».

Я: «Ну что вы, как с нею так можно - куда-то к черту на кулички посылать - и потом у нее ноги больные. Еле ходит, подагра ее замучила - после этого переезда она будет уже никакая и вряд ли выступать сможет. Нельзя ее по горам таскать!».

- Ну тогда я не знаю, что делать, - задумался Татаев. - Кроме вашего выступления, сегодня в Грозном концертов нет.

- Пусть выступает в моем концерте, - предложил я.

Прихожу к Руслановой, приношу фрукты, ягоды, прочую снедь и говорю: «Лидия Андреевна, в пять часов у вас выезд на концерт.

- Вместе поедем? - спрашивает Русланова.

- Конечно, вместе.

Садимся в машину, приезжаем. Увидев мой оркестр, Русланова задает вопрос: «А кто еще петь с нами будет?».

- Никого.

- Как никого?

- Да так - будем выступать только вы и я, так что сами решайте, когда вам удобнее выходить: хотите в конце, хотите в начале, хотите в середине...

- А ты сколько петь будешь? - озадачилась Русланова.

- Не знаю. Песен 25-28.

- Сколь-ка?

Я даже не подумал, когда машинально эти цифры, которые моему сольному соответствовали концерту, назвал...

- А-а-а... Значит, я у тебя в антураже...

- Да нет, Лидия Андреевна, что вы? Вы - как подарок слушателям!

И вправду любовь к ней была, что называется, народная. Как-то, гастролируя в Омске, я, еще очень молодой артист, ехал с концерта на такси. Разговорились, и вдруг таксист спрашивает: «А вы Русланову живьем видели?». - «Не только видел, но и выступал много раз с ней в одном концерте», - ответил я, и тогда растроганный таксист неожиданно признался: «А вот если бы мне сказали: за то, что увидишь Русланову, умереть придется, знаете, я бы, не задумываясь, в гроб согласился...».

Лидия Андреевна жила у метро «Аэропорт», и в 1973 году с моей еще совсем молодой женой Нелей мы пришли как-то к ней в гости почаевничать. Жила она уже одна (была, правда, у нее приходящая домработница), и воображение гостей всегда поражали развешанные на стенах картины знаменитых художников. Моя Неля восхитилась: «Какая у вас, Лидия Андреевна, красота!».

- Тоже мне скажешь, красота - это все, что осталось от красоты, - вздохнула Русланова. - Все забрали.

Я поправил ее: «Лидия Андреевна, не все - многое ведь и вернули».

- Называется «вернули» - если бы ты видел, сколько забрали!

Для нее эти картины были поистине духовной пищей, а не тем, чем бывают для очень богатых, но малоинтеллектуальных людей, которые, ничего не смысля, заводят собрания книг, фарфора и живописи - Русланова во всем, что собирала, разбиралась, подводила к картине и, как настоящий ценитель, давала пояснения и делала тонкие замечания. Собирательство было у нее не ради моды, а для души, антиквариат, живопись, драгоценности и ювелирные украшения - все это было плодами профессиональных ее увлечений.

Она до последнего со знанием дела надевала на себя те или иные богатые украшения - в связи с этим запомнились картинки ее подготовки к выходу на сцену. Она говорила: «Пора засупониваться (значит, одеваться) - давай-ка, касатик, иди к себе, потому что я сейчас в сейф полезу» - и показывала себе на грудь: «сейф» был у нее на груди. Я уходил, она доставала из этого своего «сейфа» мешочки с драгоценностями и начинала наряжаться, а по окончании концерта все происходило в обратном порядке. Я стучал к ней в гримерку: «Лидия Андреевна, вы готовы?». - «Ой, какой же ты скорый! Подожди-подожди, касатик, я еще не рассупонилась» (это означало: еще не переоделась и не отправила свои драгоценности в «сейф»), а матерщинница была какая! - заслушаешься...

Последние ее дни и похороны были очень печальны - кстати, это участь большинства знаменитых людей. На этот счет есть точные стихи Апухтина «Пара гнедых» - о судьбе когда-то популярной актрисы:

Кто ж провожает ее на кладбище?
Нет у нее ни друзей, ни родных...
Несколько только
оборванных нищих,
Да пара гнедых, пара гнедых...

Я не могу сказать, что и Лидию Андреевну в последний путь на Новодевичье провожало мало народу, но, конечно, несопоставимо меньше, чем было бы, если бы ее не стало в те годы, когда ехали на ее концерты за тридевять земель. Похоронили ее в одной могиле с генералом Крюковым - одним из ее любимых мужей.

Дожив до почтенных лет, ни с одним мужем детей Русланова не завела - обладательницей ее богатейшего наследства оказалась приемная дочь, дочь генерала Крюкова. У них были хорошие отношения, но могилка Руслановой почему-то не ухожена.. Конечно, это могло бы сделать государство, но даже у него юридического права на владение могилой нет, и никто, кроме имеющих такое право, не может предпринимать к месту захоронения никаких действий...».

Я, Дима, не спорю: пусть Сталин - диктатор, пусть много крови на нем и страданий, но разве лидеры так называемых передовых демократий без греха? Смотри, что сейчас происходит, что с Ливией сделали! Какое имеет право прийти на чужую территорию и насаждать свой порядок другая страна? - а ведь до этого люди спокойно там жили...

«НИЧЕГО В ЭТОМ «БУДЬ ГОТОВ!» ПОСТЫДНОГО НЕТ»

- Так нефть ведь, Иосиф Давыдович...

Причина в другом - в желании заставить весь мир плясать под свою дудку, а о том периоде тем, кто живет сейчас, судить очень сложно. Да, старшее поколение сталинский режим и преступления Берии теперь порицает, но оно же на ура принимает фильм, где Лаврентия Павловича хвалят. Ругали, критиковали Никиту Сергеевича Хрущева, а теперь телевизионные передачи пошли, где его превозносят...

- Поди разберись!

Вот-вот, и с Брежневым то же самое... Я, если честно, не стал бы то время идеализировать, но мы любили свою страну, а сегодня у нас вроде как деспотов нет...

- ...а Родину в грош не ставим...

Я, когда с молодежью встречаюсь, говорю: «Вы должны России помочь. Нельзя так эгоистически ко всему относиться: не ходить на выборы, не думать о том, какой будет власть, самоустраняться от ответственности за будущее своей земли. Страну надо любить» - и вдруг увалень один поднялся: «Пускай сначала она нас полюбит!».

- А что-то, по-моему, в этом есть, правда?

- (Задумчиво). Что-то, может, и есть... Я не такой уж высокопатриотичный, но прожил звесь долгие годы: и сталинский период застал, и все остальные, - поэтому задал встречный вопрос: «По вашему мнению, страна, как вы мне сейчас заявили, должна вас полюбить, но объясните: за что, что вы для нее сделали? Вы считаете своей заслугой то, что вас взрастили ваши родители, дали образование? А может, вы совершили подвиг, свой народ защитили, или трудились в поте лица, всем подавая пример?»... Тишина была мне ответом...

Знаешь, после разделения Советского Союза пошел третий десяток лет, Украина, Белоруссия, Казахстан и остальные республики суверенными государствами стали, но того высочайшего духа патриотизма, который был советскому человеку присущ, конечно же, нет.

Писатель Александр Проханов как-то сказал: «От Советского Союза осталось три знамени: Мавзолей, Коммунистическая партия России и Иосиф Кобзон» - вы с ним согласны?

Нет, я себя знаменем не ощущаю, но непреходящие ценности для меня есть. Мы не учли, например, что, расставаясь с великой державой, нужно было единую организацию для детей сохранить - пионерию, и ничего в этом «Будь готов!» постыдного нет: не обязательно к борьбе за дело Ленина быть готовым, но к борьбе...

- ...за дело Путина-Медведева!

А хотя бы и так! - да просто к борьбе за лучшую жизнь, ведь пионер - значит первый, но мы эту организацию всесоюзную ликвидировали, а можно было назвать ее всероссийской. Был комсомол - с ним, что бы ни говорили, едва ли не все подвиги Великой Отечественной войны связаны, а кто города восстанавливал...

- ...стройки комсомольские поднимал...

Возводил по всей стране ГЭСы и ГРЭСы? Утверждать, что так уж славно мы жили, что не было у нас ни преступности, ни алкоголизма, ни наркомании, ни проституции, я не стану - все было!..

- ...и проституция?

И она тоже, но эти негативные явления общество тогда не захлестывали и в эпидемию не превращались. Имелись, естественно, недостатки, которые тот же комсомол искоренял, - он, в частности, боролся за то, чтобы не спивались ребята, чтобы наши красавицы не шли на панель... Сегодня этого нет, молодое поколение растащили (я говорю сейчас про Россию) по политическим коммуналкам, а ведь все они - граждане одной страны. Другой Родины ни у нас, ни у вас нет: нам Россия дана, вам - Украина, а в результате молодежь востребованности своей не чувствует. От того и считают цинично: «Пусть сначала страна нас полюбит»...

Мы тем не менее до сих пор настоящей своей истории не знаем, и по-моему, очень показательна в этом смысле встреча актера Евгения Весника с прославленным маршалом Тимошенко. Вы мне о ней как-то рассказывали, но читателям, наверняка, тоже было бы интересно послушать...

Нет, Дима, эта история не для интервью. Ты провокатор! - я-то понимаю прекрасно, что без крепких слов здесь не обойтись, хотя...

Служил, в общем, в Малом театре замечательный актер - народный артист СССР Евгений Весник, и был у него в жизни период, когда каждый день на «Ленфильме» снимался: утром приезжал в Ленинград, прямо с поезда мчался на студию, там до обеда работал, а затем дневным самолетом возвращался в Москву. Отыграв спектакль в Малом, садился в экспресс «Красная стрела», с утра в Питере снова снимался и опять ехал в аэропорт - в течение полутора месяцев так крутился, причем никогда билеты заранее не покупал: к отходу поезда приходил, в лучшем случае давал проводнице десятку (они все актера уже знали!), и его как-то устраивали.

И вот однажды он прибежал после спектакля на перрон и услышал: «Мест нет». - «Как нет?». - «Ни одного». Две «Стрелы» стоят - слева и справа, он туда, он сюда - все только руками разводят, и, видя его метания, одна проводница шепнула: «У нас тут в СВ маршал Тимошенко едет, но ему второе место положено, поэтому туда подселить вас не можем никак». Весник взмолился: «А можно я с ним договориться попробую?». - «Ну, давайте».

Об этой истории мне сам Женя поведал. «Стучусь в это СВ, - говорит, - открываю дверь: сидит Тимошенко. Я в струнку: «Здравия желаю, товарищ маршал, Евгений Весник». Он покосился так удивленно: «Кто-кто?». - «Артист Малого театра». - «А-а-а... Ну и что?». - «Понимаете, в Ленинграде у меня утром съемка, а в составе ни одного места нет - хоть в коридоре стой. Вы не позволите с вами проехать?». Маршал в ответ: «Ну валяй!», а Евгений Яковлевич, надо сказать, любил выпить, и чтобы снять после спектакля стресс, быстро уснуть и утром свеженьким явиться на съемку, у него всегда была наготове бутылочка коньяка. Он ее мигом достал: «Товарищ маршал, за знакомство можно по рюмочке?». Тот кивнул: «Да пожалуйста».

- Какой наглый, однако, актер...

Да нет, просто он в совершенно, так сказать, изумленном состоянии находился, и впоследствии ты поймешь, почему. «Товарищ маршал, - признался Весник, - я очень военной историей увлечен и помню, как в 40-м году вы стали народным комиссаром обороны СССР». Тот посмотрел на него одобрительно: «Надо же, молодец, артист! Действительно знаешь». Евгений приободрился: «А можно, раз уж я Маршала Советского Союза живьем вижу, за ваше здоровье выпить?». Тимошенко не возражал: «Ну, будь здоров!».

Когда уже горло смочили, Весник продолжил беседу: «Товарищ маршал, возвращаясь в то время... За 47 дней до начала войны, выступая перед слушателями военных академий, товарищ Сталин сказал, что Красная Армия обладает такой мощью, что Англию и Францию с лица земли в течение трех месяцев можем стереть». - «Ну, говорил». - «А почему же, когда Германия нам войну объявила (ну, понятно, коварство Гитлера, доверчивость Сталина...), уже через три месяца немцы под Москвой оказались?» - а сам по второй наливает. Тимошенко берет рюмку, смотрит на Весника... «Сказать? Честно?». - «Ну, если можно». - «А х... его знает» (показывает, как осушает рюмку).

Весник, однако, не унимается: «Через два года немцы были уже под Сталинградом, половину территории европейской части Советского Союза прошли - как же так получилось, неужели мы не могли собраться и дать им достойный отпор? За что миллионы людей положили?». - «Сказать? Честно?». - «Ну да». - «А х... его знает!». Ба-бах! (опрокидывает опять рюмку).

Когда полилась мелодия знаменитой «Землянки», Иосиф Кобзон задумался. И... пропустил первую строчку «Бьется в тесной печурке огонь» - начал сразу «На поленьях смола, как слеза...» Но «Землянка» от этого не пострадала - она получилась очень душевной.

Перед эфиром мы предлагали Кобзону пустить эту и другие песни в записи. Но он наотрез отказался: «Я всегда пою только живьем!»

- Иосиф Давыдович, вы так поете «Землянку»... Можно подумать, что сами все это пережили.

Я помню войну с первых дней. Мне было тогда четыре года. Мы жили во Львове. Немец очень быстро продвигался, и нас, троих сыновей, мама еле-еле успела посадить в товарняк и увезти из Львова. Когда состав остановился, мама побежала на станцию набрать в чайник кипятка. И отстала от поезда. Это была трагедия! Мама - наша кормилица, мы без нее вообще ничего не могли. И, когда она через двое суток догнала наш поезд и вошла в вагон, мы все плакали. И она плакала.

Мой родной отец ушел на фронт в июне 41-го добровольцем. И сразу же ушли два маминых брата - Яков и Михаил. Братья не вернулись с фронта, погибли... А отца в 1943 году привезли контуженого и раненого в Москву, в госпиталь. В это время семья наша была в эвакуации в Узбекистане. И получилось так, что отец к нам больше не вернулся, у него в Москве появилась новая семья...

- Фронтовая любовь, да?

Нет, не фронтовая, это была московская любовь... Нас было трое у мамы, и она в 1946 году сошлась с фронтовиком Михаилом Михайловичем Рапопортом, у которого было двое детей, а жена его погибла в 43-м.

Вместе с минусовой фонограммой (записью музыкального сопровождения) военных песен Кобзон принес с собой на радио фронтовые письма своих родных, старые снимки.

Это мы на фото с отчимом, которого я называл отцом.

- А вот вы, мальчишка, с медалями...

Ну это его медали за взятие Берлина.

- Вы что, правда, их носили прямо на улице?

Нет, это отец мне разрешил их только для фотографии надеть. Знаете, такой детский выпендреж.

«Я ДВАЖДЫ ВЫСТУПАЛ ПЕРЕД СТАЛИНЫМ»

Александр Иванович вам звонит. Огромное спасибо, Иосиф Давыдович, за то, что вы никогда не отозвались плохо о нашем прошлом.

Знаете, почему я мемуары не пишу? В мемуарах очень легко соврать. Поди проверь. Как вы меня проверите, если скажу, что я дважды выступал перед Сталиным? У меня и грамоты есть. В 46-м я пел в Кремлевском театре. Это был заключительный концерт школьной художественной самодеятельности. И я представлял Украину. Сталин, как сейчас помню, сидел в правой ложе в белом кителе.

- И что же вы Сталину пели?

Я пел не ему - там был полный зал народу. В первый раз я пел «Летят перелетные птицы» Блантера, а во второй раз, в 48-м, песню «Пшеница золотая» того же автора.

- Как вождь реагировал?

Он улыбался. Он очень любил детей…

- А вы Сталина тоже любили тогда?

Я его и сейчас люблю. Я не испытал той трагедии, которую мои соотечественники испытали. И нельзя все валить на Сталина. Я думаю, что нужно валить на режим, на время и на систему, при которой Сталин руководил страной.

- Так вы сталинист?

В каком смысле?

- Ну с портретом Сталина не ходите?

Нет, с портретом не хожу. Но когда, скажем, я делал программу «Дорога домой, с фронта, от Бреста до Москвы», на нашем паровозе впереди был портрет Сталина. Ведь именно так победители в мае 45-го возвращались с фронта. Вы говорите: ну как же, Кобзон - сталинист…

- Нет, мы предположили просто.

Вы предположили не совсем правильно. Я в 37-м, в самом кровавом году, только появился на свет. А сегодня думаю о том, что мы не должны, не имеем права забывать и подвиги 30-х годов - Чкалова, челюскинцев, папанинцев.... Да, за какие-то трагические страницы нашей истории нам сегодня больно и стыдно. Так давайте и об этом тоже рассказывать нашим детям: дети, это было плохо, но страна жила, страна побеждала это горе и зло и возвращалась к хорошему.

«МЫ НЕ ПРИУЧИЛИ НАШ НАРОД ЦЕНИТЬ СВОИ ПОДВИГИ»

Виктор из Подмосковья. Я был на вашем концерте в Чернобыле. Почему-то чернобыльская тема у нас вообще не освещается, Иосиф Давыдович. А ведь в 2011-м - 25-летие. Или нас тоже, как ветеранов Великой Отечественной, только к 65-летию будут как-то замечать, привечать?..

К огромному сожалению, мы не приучили наш народ ценить свои подвиги. Мы давно привыкли к полетам космонавтов. Дважды Герои проходят мимо - а мы их не замечаем. Ну провел два года в космосе - ну и что?

То же самое было с «афганцами». Привел их Громов из Афганистана, и никто их здесь не встретил - так, как встречали фронтовиков на Белорусском вокзале. Так же мы отнеслись и к нашим героям, которые сражались, я не хотел бы это называть, но придется, на фронтах гражданской войны в Чечне.

Чернобыльцы? И о них тоже забыли. Я спрашивал у «афганцев», которые ликвидировали аварию на АЭС, где опаснее было - в Афганистане или в Чернобыле? Они говорят: конечно, в Чернобыле, потому что в Афганистане мы видели своего врага, мы его ощущали, а сколько мы нахватали этих рентген в Чернобыле и что с нами произойдет завтра, мы не знали.

Мы остались неблагодарными к нашим ребятам, которые в мирное время проявляли чудеса храбрости и героизма.

«А КОГДА-ТО МЫ НА ВСЕХ ДЕЛИЛИ ЛЕПЕШКУ»

Вас беспокоит Саварс Тигранович. Вы не могли бы вместе с другими порядочными людьми создать культурное пространство на территории бывшего СССР? Мы все друг по другу скучаем...

Желание огромное. Этот вопрос я адресую комиссии по культуре стран Содружества. Думаю, они должны это сделать. Но и сам я не собираюсь оставаться в стороне. Проехал с концертами через все бывшие советские республики - всюду ощущается ностальгия по тем семейным ценностям, которые были во времена СССР.

Победу приближали как могли люди разных национальностей, разных республик бывшего СССР. А теперь мы их называем гастарбайтерами… Вас вот это не коробит?

Ну Украина-нэнька, моя родина, моя страна, а я туда приезжаю и оформляю документы как зарубежный гость. Я сожалею о том, что мне не дают возможности выступить в Узбекистане...

- А кто не дает? Вот Ислам Каримов недавно приезжал, говорил о дружбе между народами.

Это разные вещи. Но мне запрещено выступать там с программой. Вот две страны, которые мне запрещают, - это США, там записали меня в «мафию», и Узбекистан.

- Вас же в войну приютила узбекская семья, да?

Да, в Янгиюле, в маленьком городе под Ташкентом, мы жили в простой узбекской семье. У них было своих 8 детей и нас - 7 человек. На всех - маленький мазаный дом. И все помещались. На полу раскладывались циновки, тюфяки, и мы все штабелями ложились спать. И делились друг с другом тем, у кого что было. Когда маме удавалось принести лепешку или что-то еще - делили на всех...

«НЕ ЗАБУДЬТЕ, НЕ ПОТЕРЯЙТЕ...»

Некоторые сомневаются: а нужны ли такие грандиозные праздники Победы, как сейчас? Что мы хотим доказать? Что сильны? И кому?

Думаю, нужны. Да хотя бы для того, чтобы как-то утолить чувство стыда за то, что в 90-е наши фронтовики стеснялись надевать боевые ордена и медали, выходить с ними на улицу. А мы стеснялись кланяться им. А ведь это совесть двух столетий - ХХ и ХХI. Ветеранов осталось так мало. И они так быстро уходят, трагически уходят от нас. И уносят с собой память о своих подвигах. А нам ничего не остается. Вот говоришь с молодежью, - они не знают, кто такие Зоя Космодемьянская, Александр Матросов.

- Да ладно…

Да не ладно! Подойдите в любую школу и поговорите.

- Хорошо, это тема для нас.

Они не знают, кто такой Алексей Маресьев. Я вот смотрю в эти дни - молодые люди ходят по улице с гвардейскими ленточками. Кто-то прикрепляет их к антенне машины, кто-то просто к футболке... И грандиозный парад, и вот эти маленькие ленточки - все это очень важно. Пусть весь мир знает, что мы гордимся своей Победой. И теми, кто сломал хребет фашистскому зверю и отстоял нашу свободу.

Да, конечно. Я проснулся от жуткого крика в нашей коммуналке. Это было в городе Славянске, в Донбассе. Я знал, что такое крики в коммуналке, когда приходили похоронки. Но тут, открыв глаза, я увидел, что люди улыбаются, обнимаются и плачут одновременно. Я спросил у мамы: «Что случилось?» Она говорит: «Победа, сынок!»

Кобзон поет «День Победы». Мы замечаем: у него слегка подрагивают пальцы.

Микрофон выключен. Кобзон бережно собирает со стола фронтовые письма, старые фотографии:

Когда сделаете пересъемку для газеты, обязательно мне это все верните. Не забудьте, не потеряйте!..

Не потеряем...

Подготовили Любовь ГАМОВА и Александр ГАМОВ («КП» - Москва»). Фото из семейного архива Иосифа КОБЗОНА